Гражданская война в анамнезе
В новогоднюю ночь мы не слышали (и не видели) ни одного фейерверка в округе. Раньше всегда бабахали, не как в Комарово, где мы отмечали как-то новый год в начале века, и наш ризеншнауцер Нильс чуть ли ни в шкаф лез от страха. Но и здесь в Ньютоне, одном из самых тихих городков в округе Бостона, где место на парковке у городской библиотеки найти труднее, чем у супермаркета Stop&Shop: интеллигентное население с одним из самых высоких процентов евреев (американских, не путайте с советскими); и в Ньютоне запускали деньги на ветер, но не в этот новый год. Я поехал отвозить отца, с которым мы встречали новый год по-русски, просто потому что раньше, и не надо в мучениях жрать и пить ночью: так вот большинство окон в домах были темные, даже в тех, что были окружены световым спектаклем из неоновых украшений: американцы в новый год, в основном, спят уже в 10 часов, а отмечают новоприбывшие, держащиеся за свои социокультурные привычки, как за перила.
Это я к тому, что фейерверков мы не слышали, и к тому, что близкое подчас более противостоит друг другу, чем далекое. Я не о гражданской войне, об этом переломе эпох, вызванной нежеланием власти уходить в тираж, хотя о чем-то похожем. Днем мы поехали в Downtown, где я снимаю бездомных в округе парка Boston Common. Мне нравится, когда со мной идет жена, тогда легче сойти за дурака-туриста, щелкающего своим фотиком-аппаратиком все, что видит, да и можно в крайнем случае сказать: «Моя крейзи-жена просит сфотографироваться вместе с вами, не возражаете?» Что легко топит лед недоверия, ведь у этого сумасшедшего и жена – крейзи, а я на их фоне вполне еще ничего. Но жена ленится и обычно остается в парке, пока я погружаюсь в соседние кварталы; да и, честно говоря, с большей частью местных бомжей я здороваюсь уже по-приятельски. И это проблема, я кажется, снял всех бомжей в округе, и надо менять воду в аквариуме.
Но я собственно о другом, о тех впечатлениях, которыми мы обменялись с женой, когда я вернулся. «Мне опять сделали комплимент, — поделилась жена: пожилой такой мужчина сказал: «I love yourshoos!», представляешь: love, а не like». Приветливые люди, подвела черту она. Вежливые, ответил я, и это давняя причина наших неторопливых дискуссий о культурной разнице здесь и в России. Типа: не читал, как мужика в Рязани оштрафовали за улыбку в автобусе? Да фейк это наверняка.
К этой же теме относятся и наши споры о способах проявления и причинах американской доброжелательности. Казалось бы, между приветливым и вежливым почти нет расстояния. Но я-то вижу здесь именно то, о чем написал раньше: близкое куда более противостоит друг другу, чем далекое. Потому что приветливые больше относится к полюсу нравственности, что ли, к тому как бы естественному проявлению доброжелательности. В то время как я вижу здесь, прежде всего, привычку к определенным манерам. Американские комплименты очень осторожны, восхваление может касаться очень узкой сферы: маленькие дети и собаки, их очень легко хвалить с преувеличенной эмоциональностью; женщин, естественно, тоже чаще одаривают комплиментами незнакомые, первые встречные-поперечные. Но никогда не скажут: ну ты красавица, моя милая, это просто невозможно. Хотя близкой знакомой могут сказать: ты сегодня прекрасно выглядишь.
Но чаше всего объектами комплементов становятся вещи, аксессуары, факультативное по смыслу. Скажем, моей жене, которая любит темные очки, часто с голубоватым оттенком, очень часто делают комплимент, говоря, какие у нее замечательные очки. Не менее часто объектами комплиментов становится обувь. Даже бездомный может сказать, как сказал мне однажды в Чикаго: какие у тебя шузы, брат; хотя понятное дело, комплименты прерогатива интеллигентных, социально успешных людей, которые делятся пенкой от варенья. Так и в первый день этого года прохожий отметил желтого цвета ботинки моей жены, подобранные в цвет ее сумки. Он повысил свою самооценку, напомнив себе о конвенции, которой принадлежит.
А я в ответ на рассказ жены рассказал ей о впечатлении, приобретенном в конце прогулки. Если кто представляет себе этот район, то у него с одного края парка, от которого я и совершаю погружение в глубь района, башня с часами с боем, а рядом с ней, буквально через дом, одно из самых старинных кладбищ в городе. Сюда часто водят туристов, ибо там захоронены первые знаменитости из числа если не пилигримов, то их потомков. То есть захоронения датируется уже 17 веком. Хотя вообще кладбища имеют здесь совершенно иной статус, чем в России. Они не вынесены на задворки, как в том же Питере, они тут же, внутри современного города, как часть достопримечательностей; и это очередное свидетельство иного статуса смерти среди американских социокультурных ценностей. Смерь не прячут, как грязное белье или то, что компрометирует, как неудачи или что-то, выходящее за пределы, нет, это часть целого. Хотя и кладбища здесь аккуратны как теннисные корты или поля для гольфа, никаких покосившихся оградок внутри, никаких зарослей из пыльных кустов и памятников с баяном или любимым мерседесом, выезжающим из гранита: плита или небольшой надгробный памятник с почти одинаковыми рутинными словами.
А то кладбище, что рядом с Boston Common, очень небольшое, как двор-колодец на Петроградке, за небольшой узорной оградкой вдоль тротуара, несколько десятков серых, обветренных, как щека моряка, камней на могилах, и еще больше просто могильных плит, чуть выступающих из земли. И вот я иду обратно, с лукошком, где добыча на дне, как гриб в авоське, и вижу знакомого мне бомжа, который с огромным рюкзаком и какими-то сумками в придачу идет вдоль решетки кладбища и веточкой в руке что-то там шебуршит. Будто грибник. А-а, вижу я, и рассказываю об этом жене, ты представляешь, он веткой, сухой, небольшой, очищал ряд могильных плит, до которых можно дотянуться, от палой листвы и мусора. То есть, как щетки очистителя на лобовом стекле, туда-сюда проведет веткой, и могильная плита чистая, и сквозь нее опять что-то просвечивает, типа, прошлое.
Жена в ответ ничего не сказала, но по тому, как расширилась глаза и как она скорбно покачала головой, я понял, что она думает о родине, типа, у нас так бы никто не повел себя (хотя кто из нас не видел убогих кладбищенских старушек за вполне типологически подобным). А не говорит она только потому, что знает, что я отвечу. Ведь мы постоянно дискутирует на тему, что здесь первично: доброжелательность или вежливость. Жене кажется, что американцы душевнее, доброжелательнее, лучше русских, а я уверен, что здесь дело только в манерах. Они законопослушнее, и вежливость, которая проявляется в том числе в системе комплиментов, от конвенции, которую поддерживать стоит, если ты хочешь, чтобы устойчивость и предсказуемость подстилала тебе что-то вроде красной дорожки под ноги. Или что-то вроде соломки, чтобы смягчить потенциальное падение. Но это не потому, что они добрее, а потому что лучше умеют себя вести. От уважения к этой системе конвенций, из которых часть вполне писаные законы, часть неписаные, но все равно охраняемые приличиями, жизнь более предсказуемая и аккуратная.
Важно не то, как ты думаешь, думай как хочешь, а как ты себя ведешь, в том числе говоришь, потому что это тоже часть поведения. Культура – антагонист природы и искренности. И только поэтому в новогоднюю ночь в Ньютоне не запускали фейерверки: не по причине того, что масла в голове побольше и потому не самоутверждаются таким примитивным и шумобразующим способом, от которого у братьев меньших душа в пятки уходит: жалко шерстяных. Просто попросили не устраивать вечеринок, ограничиться домашним кругом, и для социально вменяемых этого достаточно, чтобы не приглашать друзей и не радовать детей, запуская огненное ожерелье в небо.
Но эта конвенциональность, выражаемая в столь симпатичном поведении далеких и близких, делающих комплименты желтым ботиночкам и очищающим могильные плиты, в желании ощутить себя не выпавшими из этой социальной конвенции, что только кажется таким устойчивым монументом, которому не страшны ветры времени. Еще как страшны. Мне здесь не охота писать о политике и выборах, но ведь это без окуляра видно, как легко на самом деле отказаться от этой конвекции и перестать быть вежливыми людьми. Даже если не упоминать о ползучей гражданской войне, которая на самом деле в анамнезе этого американского противопоставления близкого и похожего, но в итоге такого разного. И вежливость, увы, не спасает. То есть спасает, пока не пять баллов волны и не вывешен красный флаг. Ведь и гражданская война, которая в той же Америке, близка, как рассвет, это война между близкими и похожими, потому что только до близких нам дело, и так ранит, когда близкий оборачивается другим, разрушая нашу веру в себя. А до далекого нам как до Марса, где яблони цветут или нет, однохуйственно, без разницы. Гражданская война – война в семье. Все остальное не так и больно. По барабану.