Вне человека

Происходящее с Навальным имеет ряд аспектов. Его шаг в разверстую пасть предсказуемого беззакония придаёт ему довольно уникальный статус. Не героя, хоть героический и романтический аспекты присутствуют, не политика, знающего, как подчеркнуть свою избранность, а, казалось бы, вполне унизительный статус обезличенного человека.

То есть вот эта его политическая крупногабаритность вместе с известностью, вниманием политиков и СМИ первого ряда, как продолжение всей этой эпопеи с отравлением и чудесным выздоровлением, делают Навального не субъектом, а объектом бесправия. Тем отчасти кафкианским героем, отчасти романтическим страдальцем и титульной жертвой, но, прежде всего, именно человеком без свойств.

Одновременно, конечно, делается биография из мо Ахматовой про рыжего, но при этом Навальному удалось добиться определенной прозрачности, когда за множеством слоев политического и общественного проглядывает просто человеческое, что-то из того ряда, где все мы, вне зависимости от свойств и других убеждений. И даже вне той слоновьей кожи общественного сочувствия и солидарности, которая от векового бесправия научилась все выводить в свисток ритуальных слов и действий, равных их отсутствию.

Конечно, в этом свою роль играет и его известность, то есть предыдущая деятельность, но последний шаг — добровольной жертвы своими качествами, которые как личные вещи заключённого сдаются администрации, чтобы получить их по выходу из тюрьмы, — это обретение довольно трудно достижимого качества просто человека, показывающего на себе, что такое быть человеком в России здесь и сейчас.

Конечно, кто-то справедливо заметит, что свойства тоже важны, и Навальный понял, что единственная системная карьера в России — это политическое айкидо. Дабы добиться узнаваемости, надо заставить систему саму совершать действия в надежде использовать ее энергию в целях повышения собственной прозрачности. В той атмосфере общественной жизни России в ее магистральных периодах, а это периоды самовластия и диктатуры, только сама власть способна придавать ускорение другим, даже (и прежде всего) на перпендикулярных или встречных курсах.

Это, в общем, главное, чему научился Навальный: использовать энергию власти для себя. В частности для демонстрации того отношения к человеку и человеческому, которое вшито в программное обеспечение русской власти, но что может оказаться очередной скучной и однообразной историей из разряда «Медного всадника», а может неожиданно обернуться историей человека в жерновах. То есть обретением универсальности по формуле отношений человек-власть, и это только кажется риторикой эмоционального, это как раз тот случай, когда отчётливость антропологического ценней любого политического. Быть человеком, которого пытается переварить крепкий желудок русского самовластия, и при этом оставаться видимым — редкая роль.