Жена. Главка сорок первая: химия и жизнь

На первом визите к хирургу после больницы Таньке сказали, что хотя все вырезали с запасом, химиотерапию ей пройти надо. Она была обескуражена: как же так, все вырезали, она теперь чистая, и все равно химия? Ей очень не хотелось, она была наслышана о том, как это тяжело, что некоторые женщины между химией и просто медленным уходом выбирают вариант без химии, что выпадут волосы и вообще. Но хирург, а потом онколог были непреклонны, химиотерапия обезопасит от рецидива, делать надо. И Танька начала ездить на химию.

Сначала я ее возил, но процедура  длилась целый день, вместе с предварительными анализами крови это занимала часов 5. Я пробовал разные варианты, привезти и ждать, появлялась еще проблема парковки, так как это был район с конгломератом госпиталей, и запарковаться было проблемой. Потом просто привозил, ехал домой, а потом приезжал забирать. Но наиболее экономичным, при условии, что мне надо было работать, был путь с вызовом транспорта, его заказывали на определенный час, после конца процедуры надо было звонить, и машина вскоре подъезжала.

После первой химии Танька ничего особенного не почувствовала, но очень скоро самочувствие начало ухудшаться, и это моментально сказалось на анализах крови, которые делали перед сеансом химии. Причем кровь портилась так быстро, что несколько раз химеотерапию переносили, а для восстановления крови назначали специальные уколы, каждый из которого стоил огромные деньги, чуть ли не 5 тысяч баксов, но все это покрывала страховка. Таньке немного грело душу, что она получает столь дорогостоящее лечение, можно только представить себе, что бы было, если бы не страховка: собирай чемоданы и обратно в Петербург, на Песочную.

Более того, начали выпадать волосы. Сначала просто редели, редели, она их как-то зачесывала, скрывала проплешины, а потом как-то провела расческой по голове, и на расческе осталась огромная прядь волос, будто скальп сняли. Нюшка была готова к этому, и все равно страшно огорчилась, заплакала, я ее утешал. Мы были готовы к этому, она еще до химии ездила на примерку и выбор парика, париков было даже несколько, но носила она почти всегда один.

Но в немногое свободное время старались выезжать в окружающие парки, Танька предпочитала сидеть на скамейке, но я пытался заставить ее хоть немного пройтись, поначалу она еще соглашалась, а потом сил не хватало, и она просто сидела и ждала, пока я пройдусь по какому-нибудь маршруту.

Все это продолжалось несколько месяцев, точно сколько, уже не скажу. Одним из развлечений, если мы с Танькой долго сидели на скамейке в парке, был перебор мест, куда мы сможем поехать, когда она поправится и наберется сил. Пока мы ездили недалеко, из Нью-Йорка в Филадельфию и Вашингтон, потом на Ниагарский водопад, все это на машине, потому что недалеко и просто. Но хотелось посмотреть на Юг, все эти Бермуды и Багамы, и Запад, Неваду, Калифорнию, деньги были, хотя за Алешку приходилось платить постоянно и немного больше, чем раньше. Но его учеба подходила к концу и можно было ожидать, что он начнет работать (знали бы мы, как это окажется в результате, но все свое время).

Есть еще одна тема, которой я хотел бы коснуться. Если в некоторых местах моей истории я кажусь излишне чувствительным и представляюсь таким избыточно нежным и заботливым по отношению моей девочки, то это не совсем так. Если говорить о периоде до первой болезни, то я был, скорее насмешливым и сдержанным, а когда появились основания для тревоги, то все равно больше все носил в себе, нежели изливал на нее. Просто я пишу сегодня, глядя на все в обратной перспективе, и то, к чему я относился довольно спокойно, сегодня уже видится иначе, и я жалею, что не проявлял чувств во время. Но это было не так и просто, в наших традициях была каноническая сдержанность, как проявление хорошего тона, это поколенческая и культурная черта, плюс черта характера, не только моего, но и Танькиного. Она сама была холодновата в манерах и того же ожидала от меня, что я и делал, если не впадал в насмешливое буйство, разыгрывая то сурового мужа, каковым, собственно говоря и был для всех, то просто откровенно дурачился. Но я еще расскажу, как удивила она меня перед самым концом, когда я уже не мог сдерживать ни нежность, ни отчаянье и гладил ее по ручке, а она, нежная и железная Таня, посмотрела на меня с недоумением и даже осуждением и сказала сначала мне, а потом посмотрев поверх моей головы на Алешу: в нашей семье были не приняты эти телячьи нежности, у нас не было ни Юрочки, ни Нонночки, а только Зоя и Саша.  Но руку свою не убрала, оставив ее в моих пальцах, замерших поневоле.

Но об этом я еще расскажу.

Насколько быстро она поправлялась можно было судить только по тому, соглашалась ли она на прогулку или другие проявления активности, типа, поездки в магазин , потому что жалоб от нее я вообще практически никогда не слышал. Но если она соглашалась поехать погулять и не просто сидела на скамейке, а шла со мной, это означало, что ей лучше, и мы можем думать о дальней поездке более предметно.

Друзей, как вы поняли, я не нажил, но, кроме родителей, в Бостоне жила семья папиного двоюродного брата Володи Фрейзона, мы виделись, в основном, на днях рождения и других застольях у папы. А в соседнем штате, в Род Айланде, его столице Провидансе, жила моя кузина, дочка дяди Юры, Вика с семьей, и мы ездили к ним чаще, чем к другим. Кузина была замужем за американцем канадского происхождения Морисом, которого все звали просто Мо, по-русски он знал всего несколько слов, так что общались либо по-английски, либо без Мо, что ему надоедало и он пытался куда-то еще пойти. У них было двое очень симпатичных детей Соня и Илья, которые, не смотря на русские имена, по-русски говорили и читали тоже плохо. Но по взглядам, как эстетическим, так и политическим Вика и Мо были наиболее близкие к нас, левые. Оба преподавали, Мо ездил в Бостон в университет Эмерсона, где преподавал музыку в ее связи с компьютером, Вика русский и другие языки в университете Брауна и вокруг. Плюс они играли в ансамбле, так как Вика пела песни, которые в России назвали бы народные или популярные.

Таньке Вика очень нравилась, в том числе внешне, Вика была в маму, тетю Лилю, яркие уверенные в себе, напористые  брюнетки, но Лиля жила в Нью-Йорке, и только совсем ослабев, переехала поближе к дочери, но до этого было еще далеко.

Мо был тоже очень яркий, не смотря на профессорскую должность, периодически брал гитару и шел в какое-нибудь людное место играть. Раскрывал футляр и в него бросали мелочь, однажды подошел полицейский и спросил лицензию, ее с собой не оказалась: постарайтесь не забыть принести в следующий раз. Пару раз послушать игру профессора на улице останавливались его студенты или приятели, в России такое было бы позор и скандал: уважаемый профессор играет за пару квотеров на улице, но здесь все было в рамках нормы, личная жизнь подчиняется другим законам. Да и играл он не ради денег, понятное дело, а для удовольствия. Или, как сказал мне как-то Пригов, который днем писал, а ночью рисовал: надо же как-то убить время, телевизор же я не смотрю.

Тот ролик с примером пения Вики, которым я закончу это главку, я записал за пару недель до болезни Таньки, скорее всего, на День благодарения, поэтому на диване Таня и моя мама. Качество видео, соответствующее моменту, на телефон.