Жена. Главка сорок третья: смерть Зои Павловны

Со своими родственниками в Петербурге, а на самом деле со своей мамой, Зоей Павловной, Таня разговаривала регулярно. Мы покупали какую-нибудь телефонную карту, в основном фирмы Davidson, с помощью которой можно было разговаривать много и дешево, и Таня сама звонила на Васильевский. В том числе на свой день рождения или Новый год; Зоя Павловна тоже купила какую-то телефонную карту, но звонить из России выходило дороже, хотя пару раз Зоя Павловна звонила, когда случалось что-то экстренное или нужен был совет.

Зоя Павловна жаловалась на внуков и дочку, внуки были шалопаи, но какие еще они могли бы быть при воспитании мамой, постоянно болеющей, и бабушкой, далеко не молодой. Зоя Павловна, как блокадница, получала большую пенсию, но и это оказывалось плохо, потому что никакого желания работать у двух великовозрастных парней не возникало, а если возникало (я помню случай более ранний, но характерный, когда кому-то из двоих или обоим предложили работать на бензоколонке, где и зарплата была неплохая плюс чаевые), но и мама и бабушка были против и высказывали опасения, что от них будет пахнуть бензином, разоришься на стиральных порошках.

А на самом деле обе были не готовы к тому, что  дети выросли и их надо отпускать. Наташка, Танина сестра, была типичная курица, не отходящая от своих цыплят, до десятого класса водила сыновей в школу, боялась автомобильного движения на Съездовской. Младший ходил еще в музыкальную школу в класс скрипки и тоже с мамой, было очевидно, что ей просто хочется опекать сыновей, обеспечивая себе дополнительный смысл в жизни, потому что у нее была нерабочая группа инвалидности, других занятий не было, все по дому делала Зоя Павловна.

Мы все это видели еще пока были в России. У меня было постоянное ощущение вины, я не был виноват за то, что Наташка не смогла удержать мужа, я старался с ее детьми разговаривать больше, хотя они были пустоватыми ребятами, да и что могли дать Зоя Павловна, сильно и быстро старевшая, и Наташа, не вылезавшая из болезней. Я очень рано подарил им велосипед, специально для них купленный, и не как мне, когда в 10 или 12 лет мне купили первый и последний дорожный велосипед Харьковского завода, который был велик для меня и не удобен; я купил им именно подростковый велосипед, по размеру, красивый, а потом очень рано подарил им компьютер, надеясь, что они станут, не знаю, такими супер-программистами, а они только играли в игры, и больше ничего.

Я уже описывал, как они реагировали на наши приезды из Америки, над нашими подарками подсмеивались, почти сразу куда-то убегали, но это-то мне было понятно, от Америки и связанными с ней родственниками хотелось дистанцироваться, мол, мы сами с усами. Я относился к ним с бОльшим пониманием, ощущая ответственность за них и ощущая ситуацию, в которой они росли, как безысходную; Танька на них сердилась больше и обижалась, мы всегда специально ездили покупать им подарки, уточняли размеры, но кроме демарша ничего не видели. А подарки – всегда обмен.

Я не буду пересказывать эпизод последнего нашего визита, когда Зоя Павловна вдруг решила отдать свою жизнь на общее дело, обменяв ее на жизнь тирана. Это, помимо прочего, знак широты натуры, но и разочарования в жизни, ей не нравилось, какими растут внуки, какая жизнь получилось у дочери. Но она всегда была такой безотказной, такой светлой, такой бескорыстной, что почти любой по сравнению с ней – эгоист и циник.

Танька много раз приглашала ее приехать к нам, хотя бы в гости, но как она могла оставить одних внуков и дочку без своего попечения? Плюс страх бедных людей, что без нее квартиру обокрадут, это было и четверть века назад, когда она ездила в деревню, опасаясь, что в ее отсутствие их обнесут. Хотя что брать – цветной телевизор десятилетней давности, битую и десятилетиями не обновляемую посуду и кухонную утварь? Но у бедных людей свои представления о ценностях. Более того, моя родители просили принять ею в качестве подарка их дачу в Синявино, чтобы было куда поехать летом вместе с внуками, которые были еще детьми, там свои яблоки, парник, грядки, сажай огурцы, клубнику и живи на природе все лето: нет, отказалась. Как я квартиру оставлю одну на все лето? Да и мыться у вас проблема, надо растапливать сауну, без мужчины мне не справиться.

Танька, мать очень любившая, сетовала, что она очень упрямая. Короче к нам в Бостон она не приехала.

Танька очень трепетно относилась к своему дню ангела. То, что все славили московский университет добавляло ей ощущения, что это ее праздник. Она сама позвонила маме, они поговорили, все было в порядке, я до сих пор помню одну манеру Зои Павловны, при разговоре, особенно если затрагивались какие-то эмоционально нагруженные вещи, типа, она поздравляла кого-то или говорила о ком-то, мелко и чуть заметно подрагивать, покачивать головой. Я так и вижу, как она говорит Таньке, а тебя, милочка, с днем ангела, пусть бережет, если может. При этом была атеистской и очень ее раздражало нарастающее православие Наташки, она ругала ее за покупку ею дешевых икон, высмеивала ее увлечение каналом Спас или каким-то другим, короче не одобряла  и довольно непремиримо. Но с днем ангела старшую дочь поздравляла и была такой, как всегда, милой и легкой, просто предназначенной для любви.

Наташка позвонила на следующий день, вечером по Москве, у нас середина дня, и сказала, что маме стало плохо с сердцем и ее только что увезли по скорой в больницу Ленина на Василевском. Нет, ничего не болело и вдруг заболело, Зоя Павловна приняла лекарство (увы, у нее была вполне российско-советская манера принимать лекарства не регулярно, а «когда болит»), не помогло, стало болеть сильнее и когда Наташа предложила скорую, не возражала. Скорая сделала вроде еще один укол, и увезла.

Я говорю: Танька, давай позвоним в справочное больницы, а если и надо – в приемный покой или на отделение, поговорим с врачом? – Зачем эта паника, завтра Наташа позвонит и расскажет, звонить через океан в больницу Ленина – излишне, звонком ничего не поможешь. – Но будет хоть спокойнее на душе. – Не паникуй, не пари горячку, твой звонок ничего не изменит.

Зоя Павловна умерла ночью. Утром позвонила Наташка и рассказала, вскрытия еще не делали, окончательного диагноза нет, но скорее всего, инфаркт. Легкая смерть, почти не мучилась. Таня тут же перевела деньги какие-то, хотя у запасливой Зои Павловны на похороны деньги были отложены, как у всех бедных и аккуратных людей. Еще через пару часов опять позвонила Наташа и сказала, что похоронами занимается один родственник, и вроде похороны через два дня: ты успеешь приехать? – Нет, не успею. Еще о  чем-то поговорили, повесила трубку.

Ты уверена, что не хочешь попытаться поехать? – спросил я. – Уверена, мой приезд маму не воскресит, лучше пошлю еще денег. Танька вообще восприняла смерть Зои Павловны спокойно, даже что-то сказала, что это общий закон, все там будем. Она каждый день звонила Наташке, узнавала подробности, но не проронила ни одной слезинки. Я долгое время потом думал, нежели она такая крепкая и не то, чтобы бесчувственная, но как бы мудрая, что ли. Она не заговаривала специально о маме, не пыталась ее как-то вспомнить, а они были с Зоей Павловны близки, насколько это возможно при серьезной разнице культурных интересов; на столе Тани в ее комнате стояла только одна фотография в стеклянной рамке, так что на одной стороны была Зоя Павловна, а на другой папа – Александр Михайлович.

Мы поехали к Россию летом, я об этом еще расскажу. И только во время Танькиной последней болезни и даже после, я засомневался, что, возможно, не все правильно понимал. Очень может быть она все переживала и переживала сильно, но в этике ее поведения была полная закрытость на самые сильные переживания, невыносимые и страшные, в том числе от меня. То есть она не спокойно и стоически переживала смерть матери, а потом свою болезнь и ухудшающееся по дням состояния, это было просто проявление душевной гигиены. Никто не должен видеть как ты мучаешься, рыдаешь, переживаешь, другим будет легче и спокойнее, если ты будешь инициировать бесчувствие, а как там на самом деле – я не знаю и уже не узнаю. Хотя возможность заглянуть чуть глубже, и возможность для меня мучительная и меня убивающая, еще будет.