Жена. Главка вторая

Я увидел ее в первый же день, кажется, это было до 1 сентября на встрече класса для знакомства с учителями и правилами школы. Она мне понравилась и не понравилась одновременно. Формально тот тип девочек, который мне нравился — блондинка, с распущенными или собранными в пучок волосами, в приталенном платье, кажется, бардового цвета, со спокойными, не суетливыми движениями рук, но, несмотря на подростковый возраст, с несколько тяжеловатым задом, который для Набокова в лице его Гумберта стал бы предметом едких насмешек. И для меня стал тоже. Я любил худеньких-прихуденьких, наверное, говорили какие-то комплексы, а они были, и женская внешность должна была помогать их нейтрализовать. Позиция мужской слабости. Поэтому внешность была первичной, а все остальное потом. Или это только казалось, и внешность была магическим кристаллом, сквозь который проступало все остальное.

О школе я подробно писал, да и вообще многого касался за эти годы. У нас не было своего класса, каждый урок проходил в той или иной аудитории, разной для физики, химии, математики или английского. И они так и назывались, типа, Математика 2, История 4. И странным образом мы сидели за столами каждый раз заново. То есть на физике и английском я сидел с Колей Анисимовым, а на каких-то других уроках с моим другом еще по начальной школе Юриком Ивановским. Я это к тому, что ракурс для рассматривания девочек был тоже каждый раз разный; Таня Юшкова по большей части сидела с Наташей Хоменок, которая мне тоже нравилась, она была бывшей спортсменкой со всем, что спорт привносит в женскую внешность. Но я это к тому, что очень хорошо помню, как смотрю на Таньку, волосы у неё были собраны на затылке, она редко поворачивалась, дабы показать в соответствии с женским инстинктом грудь; мы все были, конечно, сексуально не то, что озабочены, но встревожены. Как сказал как-то Вова Пресняков, когда мы переодевались перед физкультурой: все мы — мальчики-онанисты, нам бы только дрочить.

Но в школьные годы никаких сексуальных отношений у нас не было, тем более, я никак не мог определиться, кто мне больше нравится — Танька или Наташка. Пожалуй, Наташка, но она жила в Александровке, ездила каждый день на электричке до Финбана вместе с, возможно, самой красивой, но и холодной Таней Алефиренко. А у Таньки Юшковой был телефон, и мы каждый день по много часов разговаривали.

Это вообще было поветрие, разговоры с девочками по телефону. Родители жаловались, что я занимаю телефон слишком надолго, и к нам невозможно дозвониться. Но разговаривали мы, в основном, вечером, перед сном, когда телефон домашним нужен реже. Я говорил из своей комнаты, а Танька чаще всего из ванной, где сидела на батарее, подстелив что-то вроде сложенного в несколько раз полотенца, чтобы не вгрызалась в попу батарея, потому что вообще была мерзлячка, и потому что только ванная и туалет обеспечивали хоть какую-то приватность. Но не полную.

Танин отец страдал шизофренией, и его манией были магнитные поля электрических сетей. То, что потом стали обозначать шапочкой из фольги. Он тоже пытался как-то экранировать электрические сети, поставил в квартире множество выключателей и куда входил, выключал электричество. Это вызывало протесты домашних, особенно, если он выключал свет на кухне вместе с холодильником, который быстро начинал течь.

Танина мама жалела мужа и протестовала несильно, Танька с подростковым максимализмом, сопротивлялась более энергично, что приводило к конфликтам. Периодически, когда жизнь становилась совсем невыносимой, Танина мама или тетя Маня, родная сестра отца, ходили к психдиспансер к лечащему психиатру, сообщали об ухудшении состояния, и на следующий день приезжали санитары, и увозили несчастного Александра Михайловича в психушку на пару месяцев. Зоя Павловна, Танина мама, бегала в психушку с передачками, но на некоторое время в квартире воцарялся покой с царапинами на совести.

Александр Михайлович заболел после рождения второй дочери, Наташи, в начале 60-х, но удар по психике он получил раньше. В 17 лет летом 1941 он пошел добровольцем на Ленинградский  фронт, практически сразу попал в плен, был интернирован в Германию, где использовался как работник на ферме, и если что и вспоминал об этом времени, так о пуховых перинах в немецких домах. Но вернулся он домой далеко не сразу после окончания войны, очевидно, как увидевший прелести западного комфорта, был отправлен на несколько лет в советские лагеря, о чем никогда не упоминал. Впрочем, как и дед Тани, дедушка Павлуша, он тоже попал в плен, кажется под Кёнисбергом, и точно также вернулся, спустя несколько лет после войны, пройдя советские лагеря.

Обо всем этом в семье не говорили совершенно, и Танька, заполняя разные анкеты, писала, что родственников в плену или сидевших в лагерях не имеет: о том, что это не так или не совсем так, она узнала потом или знала, догадывалась, но делала вид, что не знает.

После возвращения из лагеря, отец Тани кончил что-то вроде мореходки, работал на какой-то инженерной, кажется, должности, потому что его сестра, тетя Маня, была женой директора какого-то крупного завода, долгое время была правоверной коммунисткой, даже в конце жизни смотрела по телевизору трансляции партийных съездов, а в по молодости дома принимала высокопоставленных советских чиновников. Дядя Витя ездил на Победе с шофером, любил охоту, иногда брал с собой маленькую Таню, которая помнила, что дядя Витя порой стрелял в окно машины по воронам, якобы сырая печень вороны лечебная. Но в конце 50-х очень быстро, за несколько месяцев, сгорел от рака. Успел съездить в Сочи, позагорать, покупаться, поесть фруктов, вернулся, слег и умер.

После него осталась большая квартира на Васильевском острове, в бельэтаже, с капремонтом, и после смерти мужа тетя Маня предложила брату с семьей перебраться к ней. Никакой деловой жилки, конечно, не было, они просто бросили свои квадратные метры в коммуналке на Псковской улице, и переехали к сестре на Васильевский. Александр Михайлович уже болел, дядя Витя умер, защитить было некому, и он пошёл грузчиком. Таня рассказывала, как видела работающего отца из окна квартиры на Псковской, испытывая смесь жалости и стыда, так как одноклассники тоже это видели, знали и свое знание не скрывали.