Происходящее в русском обществе действительно напоминает катастрофу: за век русская культура описала неполный круг и второй раз уверенно, как домой, заходит в тоталитарную конюшню, где все уже готово и на своих местах. Все упрямые попытки спихнуть ответственность на некую коррумпированную группу, случайно оказавшуюся во власти, а затем, дабы сохранить свои позиции, осуществившую перенаправление общества из псевдодемократического состояния в диктатуру, кажется, тщетны. Какие бы интересы не имели попавшие во власть, перенаправление огромного, грузного, разношерстного поезда с бесконечностью прицепных вагонов, с множеством противонаправленных стратегий и позиций пассажиров и проводников с одних рельс на другие возможно только при условии, что равнодействие всех сил позволит это сделать.

И даже если использовать вполне архаичную систему разделения на государство и общество (потому что государство – одна из общественных форм) и утверждать, что нелепое, косное и плохо реформируемое русское государство, как некая злая и инертная сила свинцовых небес, в очередной раз подавило сопротивление инфантильного общества, то все равно очевидно, что общество так или иначе согласилось с происходящим и в равной или пропорциональной зависимости несет ответственность за воздух в казарме.

То есть эта та ситуация, когда не имеет значения личная стратегия, нельзя дистанцироваться от картинки за окном, сообщая себе и другим, что я, мол, противостоял, боролся, сопротивлялся и продолжаю это делать. Или, напротив, не участвовал, дистанцировался от обреченного на поражение политического процесса, изначально все знал и презирал это общество, эту страну, этих людей, неспособных на здравое социальное строительство. Или вообще уехал, предполагая, что ничего, конечно же, не получится. Совершенно неважен конкретный статус, ответственность разной толщины слоя покрывает всех – кто предлагал альтернативы сползанию в тоталитаризм, кто предвосхищал и видел все наперед, кто уехал или остался. Демократы и патриоты, верные путинцы и навальнисты, государственники и либералы на русский лад, эмигранты внешние и внутренние, даже русская классика отчетливо попадают под действие предательской тени, дезавуирующей, девальвирующей, понижающей цену всего, что она покрывает. Потому, что позволила совершиться унизительному и дискредитирующему процессу: вторичному, повторному заходу в политическое ярмо, в тоталитарную узду, в стойло с уже заботливо приготовленным пучком сены и соломы.

И то, что этому предшествовал короткий период спущенной сверху невнятной свободы по-русски, инициированной перестройкой, вроде как просвет в грозовых с коричневым подпалом тучах политической предопределенности, только усиливает ощущение катастрофы. Пусть сверху, пусть в своих целях, пусть ненадолго, но дали шанс стряхнуть с себя наваждение привычной покорности и состояться. А в результате все оказалось зря, и, воздохнув огорченно плотно сжатым ртом, огромная страна вошла в привычную гавань общественной предопределенности и следования за железной рукой очередного нелепого и недальновидного правителя.

Да, можно строить те или иные политические расчеты, объясняющие и пророчествующие скорый или неспешный провал нынешней власти, но она-то здесь, можно сказать, лишняя спица в колесе. Она-то избыточна по отношению к той готовности, с которой общество позволило надеть на себя седло с незажившими следами от прошлого рабского служения.

Трудно не видеть, что этот вариант русской власти действовал в рамках инерции, возникшей в обществе, и не больше чем серфингист на океанической волне, которая позволяет себя оседлать, стреножить и ввести в закрома привычного и знакомого.

Никакие ссылки на новые обстоятельства, на иную информационную ситуацию, диктуемую невозможностью запечатать общество столь же плотно, как подлодку Курск, как оно было запечатано век и полвека назад. Как выясняется, информационная свобода — не более, чем пена на гребне волны, пена может спадать или катится вместе с волной, но на траекторию движения она существенного влияния не оказывает. Посты в фейсбуке можно вести и на тюремных нарах.

То же самой с русской культурой, которую иногда пытаются приспособить в качестве противодействия или противоядия тому очевидному упрощению, с которым связано движение к тоталитаризму. На самом деле русская культура в ее итоговом, суммарном виде и оказалась тем салом, которым смазали рельсы, дабы этой махине удобнее было скользить в пропасть очередного припева. И второй раз не воскликнешь: «Эй там, кто там, в непогоду, помоги в немой борьбе!» Потому что и тот, кто восклицал и восклицает, и тот, к кому обращаются, уже сыграли и играют свою роль в процессе возвращения на тоталитарные рельсы. И потому что ему все равно, свободно ли цензура стесняет балагура, и сам торопился дать отповедь клеветникам России, а зависеть от царя или народа ему было по барабану. Да и борьба-то немая.

Но дело опять же не в игре цитат, на которые при желание можно найти цитатную ответку, а в итоге, который подбивает бананс под этой темой борьбы государственников и индивидуалистов, западников и славянофилов, конформистов и нонконформистов, она в общей гриве, расчёсанной на итоговый тоталитарный зачес.

Безусловно, остается пространство для частной жизни и тех или иных стратегий, умело и привычно сочетающих внутреннюю фронду с внешним океаническим течением и незаметным движением в его рамках. И для этого привычного дистанцирования готовы культурные и контркультурные приемы, но и они, и любое противостояние, и гласное или негласное сопротивление не отменяет главного.

Русскую культуру, русское общество постигла катастрофа; ужасная, порочная и притягательная близость двух ям, в которые на десятилетия падает страна, и то, что она когда-нибудь ненадолго выберется из ямы с возгласами негодования и отвращения к себе и тем, кто как бы слепые поводыри слепых, не отменяет главного. Нет никаких оснований предполагать, что это дурная бесконечность: короткие реформы с перениманием западных технологий, а затем неизбежное замыкание в собственной бесконечной, как эхо, иллюзорной самодостаточности, может быть прервана.

Только смертью смерть поправ, только умерев и воскреснув принципиально другой, под другим, скорее всего, именем и с другим бэкграундом.

Катастрофа, из которой нет двери на выход. Только на вход.

Наиболее точно описал поведение Apple и Google, забанивших сайт Навального, автор «Ады», говоря о рекламе: самое мерзкое в ней не то, что она выдает одно за другое, а пытается продать счастье. Точно так же в поведении компьютерных гигантов отвратительно не то, что они ставят свои финансовые интересы выше принципов, а то, что выдают свою деятельность за гуманитарную; и по этой причине требует к себе особого отношения, как к посланцам свободы из стихотворения Тютчева: мы молодой весны гонцы, она нас выслала вперед.

А нужно им это для защиты своей вполне имперской, монополистической позиции, которую они защищают от американского законодателя, акцентируя именно гуманитарную миссию, хотя на самом деле это не так. Эти демократические джинсы и черные свитера основателя Apple и вообще приемы продажи товара как пропуска в мир избранных, являются уходом с линии атаки: вы думаете, что мы продаем инструменты, а мы продаем, нет — дарим сопричастность к чему-то трудно определимому как прогресс, будущее, статус воздушного гостя и вообще ситуацию поверх барьеров.

Посмотрите на мелкие суетливые движения Павла Дурова, поступающего так, дабы выдать себя за нонконформиста от мира высоких технологий, маленькая собачка до старости щенок, и он, как нарцисс у зеркала, делает точно то же, что большие псы из стаи, но это заметнее из-за разницы размеров.

То есть главное здесь продажа количества по статусу качества, и как только американский законодатель пытается поставить стул на место, доказав, что мессианское в стратегии интернет-гигантов не более, чем реклама, стратегия продажи, как чулок выворачивается наизнанку. Снисхождение требуется в одном пакете с миссией, но далеко не всех удается провести.

The Washington Post периодически публикует исследования, показывающие как участники «большой четверки» ведут себя аки акулы, постоянно проглатывая своих потенциальных конкурентов, упорно выдавая поглощения за движение гуманитарной мысли. Графики, публикуемые газетой, показывают реальность: тот короткий период инновационности, который и позволил интернет-гигантам вынырнуть на поверхность и по инерции интерпретируется в терминах прошлого, давно сменился жестокой конкуренцией и идеей о приоритете прибыли.

На самом деле успех интернет-гигантов – это умелое присоединение к великой революции дилетантизма, которую им удалось оседлать, выдав себя за ее представителей. Не состоявшаяся революция конца 1960-х нашла свою замену в том бунте против истеблишмента, которую представляло собой замена профессионализма, как вида служения истеблишменту, дилетантизмом, как противопоставление частной жизни скомпрометированной общественной. Но точно так же как это происходит с революциями в искусстве, в результате революционная волна дилетантизма с неизбежностью вписалась в берега существующего и не отменила истеблишмент, а стала новым истеблишментом, по существу не отличающимся от старого.

В этой противоречивой ситуации мы и находимся: фейсбук и твиттер на русской почве стали заменой путинскому официозу, противопоставлением общественной альтернативы государственному тупику. Но иллюзорность этого противопоставления находится в той же фазе, в которой дилетантизм противостоит скомпрометированному профессионализму и при этом неизбежно им же становится.

Те приемы монополистической подмены животворящей конкуренции ее имитацией, ставшие фирменными у интернет-гигантов, и есть наша главная проблема, наиболее точно описанная в поведение Мюнхгаузена, пытающегося вытащить себя из болота. И, одновременно, похожая на сексуальную зависимость пожилого автора «Войны и мира» от супруги, не умевшего отказаться от ее сомнительных услуг.

Дилетантизм, как революционная струя, кажется животворящим, и он действительно таким являлся и в у какой-то степени является, исчезая вместе со списком своих побед. И благодаря им. Но эти победы – иллюзорны, они не могут быть конвертированы в реальность иначе, нежели по траектории замены одного истеблишмента другим, вчера ему противопоставлявшимся и оттого революционным.

Пока набережная в порту на своем месте, все корабли рано или поздно станут здесь на якорь. Якорь неизбежен.

Россия, безусловно, Нигерия в снегах, но она в снегах, да еще каких, и она Нигерия до морозных узоров на стеклах, потому что тот же Гугл, как, впрочем, и многие другие на вопрос: мне ли чай пить или Нигерии завалиться снегом по самую макушку, отвечают: мы не можем нарушать законы Нигерии в снегах и будем спасать свои прибыли до самой последней снежинки. А вы уже как-нибудь сами там, снежные нигерийцы, разгребайте завалы, пока мы будем наваривать на снегоочистительных машинах и жидкости-незамерзайке для них же. Сама, сама, давай сама.

Я снимал бездомных Гарлема в этот Хэллоуин, но для них это без разницы: праздники – забава богатых и успешных, а для социального дна любой праздник доходит, как свет витрин до фигуры, лежащей у порога. Хотя с другой стороны для них любой день праздник, лишь день простоять и ночь продержаться: если ты под кайфом, то тебе вообще все по барабану, а улыбка гуляет по лица как вольный ветер. Конечно, много знакомых, одного застал без ног в коляске, сниматься на захотел, но как Гастелло кидался на проезжающие машины, желая продлить мгновение, которое ужасно и сделать проезжающих свидетелями его мучений. Но был при это с подбритой бородой и умытым лицом: церемониалы отходят последними, когда все остальные уже ушли на фронт.

Ехал в Нью-Йорк, чтобы снять новую панораму со стеклянного продолжения небоскреба на OneVanderbilt (напротив центрального вокзала), но так как все решалось в последний момент, по оплошности забронировал билеты на день, который кончился, а поменять не удалось. Зато повезло с погодой и хорошо снял Central Park, разблокированный дрон запустил выше всех небоскребов и полетал маленькой, но гордой птичкой над прудами, дорожками и скалами. Смонтирую вместе с объездом парка на машине и прогулкой со стэдикамом в руках: снял даже городской туалет, скучающий в одиночестве, и подготовку к нью-йоркскому марафону.

А перед отъездом опять заглянул на 125-ую, которая у меня рифмуется с русской тенью: социальная неустроенность и акцентированная асоциальность – ничто парадоксальным образом не воспроизводит русские стереотипы в Америке так точно как гетто для черных. С бонусом улыбки, конечно, но это спасибо православию за нашу угрюмую реку вечной мрачности.