Пара слов по поводу вызвавших возмущение ответов ректоров Пенсильванского и Гарвардского университетов, что отношение к антиизраильским призывам и угрозам со стороны их студентов зависит от контекста. Это не трусливая и лицемерная уловка, а юридическая норма.

Ее на другом примере разъяснила член Верховного суда из штата Нью-Йорк в связи с попытками Трампа защищаться первой поправкой (о свободе слова) на судебном разбирательстве о его призывах штурмовать Конгресс 6 января. Она объяснила разницу именно контекстом. Грубо говоря, если за оскорблениями и даже призывами к насильственным действиям не следует преступление, то это остается в рамках действия первой поправки. Какими бы громкими и оскорбительными эти призывы не были бы. Если действие и преступление совершается, то в этом контексте призыв интерпретируется как уголовное преступление. Именно это и говорила в том числе опытный профессор права и бывший ректор Пенсильванского университета, говоря о контексте.

Теперь об антисемитизме. Понятно желание израильских властей и произраильских спикеров, болельщиков и активистов объяснять любую критику Израиля антисемитизмом. То есть нас не критикуют за те или иные политические действия, а просто ненавидят и находят для этой ненависти предлог, на самом деле не играющий никакой роли, ибо за ним стоит ксенофобия и то, что называется зоологическим антисемитизмом. И таким образом любая критика Израиля оказывается упакованной в антисемитскую обертку.

Но многочисленные акции протеста против жестокости Израиля в Газе действительно оборачиваются не только стрелой протеста против израильских властей или военных, но и против вообще евреев с произраильской (и даже вообще не высказанной позицией), что трудно отличить от ненависти к евреям только потому, что они евреи. И хотя тот же контекст позволяет на самом деле различать эту критику как антиизраильскую и антисемитскую, разницу в современном варианте антисемитизма увидеть легко.

Хрестоматийный антисемитизм был направлен против евреев, представлявших собой ту или иную всегда незащищенную группу национального меньшинства в обществе с доминированием господствующей титульной нации. Не будем уточнять причину той или иной антисемитской рестрикции или акции, они одновременно разные и похожие на другие ксенофобские реакции, просто подчеркнем, что евреям в большинстве случаев не было никакой возможности ни защититься, ни уехать.

Скажем, мой отец, молодой ученый, во время кампании по борьбе с космополитизмом был поставлен перед выбором – уволиться из НИИ или согласиться на перевод в один из провинциальных южных городов. Он выбрал последнее, но все равно это было куда более мягким вариантом антисемитизма, чем то, что случилось с большей частью моей семьи с материнской стороны, которая была почти полностью уничтожена нацистами во время оккупации Пятигорска в августе 1942. Кроме моей бабушки с двумя детьми, моей мамой-подростком и ее младшим братом, которые ушли в никуда ночью перед расстрелом и таким образом спаслись, все остальные были расстреляны. А в Пятигорск на свою голову, полагая его защищенным более, чем центральная Россия, собрались несколько ветвей моих родственников, не сумевших вовремя эвакуироваться. Я когда-нибудь расскажу эту историю, в ней немало рельефных деталей.

Но все изменилось или стало меняться с созданием государства Израиль. У евреев появился выбор, оставаться в той стране, в которой они родились и где столкнулись с теми или иными проявлениями дискриминации, или эмигрировать в Израиль, что стало возможным (пусть и не сразу, а через те или иные преграды) даже советским евреям. Но дело не только в том, что появился Израиль, а что после войны – в том числе на волне осуждения Холокоста – евреи из группы ущемленного меньшинства постепенно превратились в группу привилегированного меньшинства. На самом деле при всех предыдущих антисемитских кампаниях они парадоксальным образом очень часто соединяли в себе черты принадлежности к обеим группам, отчасти ущемленного и отчасти привилегированного меньшинства. По крайне мере, так было в совке, где никакие и вполне подчас драконовские рестрикции не мешали евреям занимать если не доминирующее, то вполне знаковое место в науке и культуре. Я здесь не буду говорить об этом подробнее, но я сам интерпретировал еврейство как очень часто слабость и трусость. В том числе физическую слабость и психологическую робость, отказ от отпора, но я этому посвятил этому книжку «The bad еврей», написанную без малого 15 лет назад, пожалуй, дам на нее ссылку.

В некотором смысле все мои личные рассказы не более, чем кружева, возможно ненужные и лишние отступления от тех тезисов, которые я озвучил выше. Между антисемитизмом до образования государства Израиль и волны сочувствия к евреям на волне осуждения Холокоста и сегодня — огромная концептуальная разница. Евреи уже не ущемленное меньшинство, которому некуда податься от ксенофобии, они сегодня очень часто — привилегированное меньшинство, а само государство Израиль практикует те же приемы геноцида и апартеида, которым сами евреи подвергались ранее.

И даже если ноты антисемитизма есть в критике политики Израиля по отношению к палестинцам, которых они 70 лет лишают права на свое государства, карая как за мирный протест, так и за протест в виде актов террора (непростительного и прискорбного, на мой взгляд, но ничем не отличающегося от того террора, с помощью которого еврейские боевики приближали провозглашение государства Израиль в 40-х годах прошлого века). Это совсем другой антисемитизм, уже не зоологический (хотя и он встречается), а по преимуществу антиизраильский и во многом заслуженный.

То есть этот вид может быть критикой с перехлестом и переходом не столько на личности, сколько на национальную идентичность, но все равно совершенно другой, имеющий другую природу: по большей части ширмы со стороны тех, кто одновременно не может прекратить хвастаться и жаловаться: в одно и то же время. Что противоречиво, конечно, но кому это противоречие не свойственно. И это не преступление, пока не превращается в государственную политику по ущемлению прав  непривилегированного большинства со стороны привилегированного меньшинства, осуществляющего политику колониализма спустя почти век, когда этот колониализм был разоблачен.

Бывает, но общей не уйдет судьбы.

Решил уточнить кое-какие детали из моего давнего описания встречи с Бродским (за полгода до его смерти) в Финляндии, где мы вместе с Витей Кривулиным участвовали в одной представительной конференции, а Бродский приехал на презентацию выхода в свет книги его стихов на финском, переведённых еще одним нашим общим приятелем Юккой Малининым. Мы встречались несколько раз в течение нескольких дней, а ночью оказались в доме Наташи Башмаковой, профессора-слависта местного университета, где почти до утра просидели, попивая вино у костра. Я не буду пересказывать то, что уже рассказывал (дам ссылку на эту публикацию), и только уточню ряд деталей.

Когда разговор коснулся одного стихотворения Боратынского, Витя отреферировал его так: роскошныестихи. А Бродский насмешливо поправил его: хорошие, Витя, хорошие.

Только потом мне пришло в голову объяснение этой поколенческой разницы в использовании оценочных прилагательных: Кривулин, скорее всего, цитировал  Мандельштама, использовавшего это эпитет, например, в обороте «в роскошной бедности» или в «роскошно буддийское лето», а Бродский (старше его на четыре года), возможно, апеллировал к минимализму Хемингуэя, для следующего за ним поколения уже не игравшего роль камертона.

Но вспомнил я об этой встрече по другой причине, уже где-то ближе к утру, откликаясь на ход разговора, Оля Кушлина, Витина жена, сказала с оттенком вызова: вот встретились три жида на финской проселочной дороге и, кроме как о русской литературе, поговорить не о чем. Действительно, не о дамах же судачить.

Сказано было с тем поиском смелого и резкого высказывания, которое отчасти должно было компенсировать ее многочасовое молчание, и я улыбнулся вслед ее словам в виде знака понимания, Витя как всегда уплыл в свою удивленно-лукавую гримасу, а Бродский сказал ни на кого не глядя: с восьмого класса никто меня в лицо жидом не называл.

Еврейская тема развития не получила по причине ее неактуальности: патентованным средством против национальной идентичности является православие и вообще христианство, любого поднимающего над национальной спазмой. Я не могу с уверенностью сказать что-либо об отношении Бродского к своему еврейству и Израилю, кроме того, что он много раз отказывался от приглашений посетить Израиль, хотя его заманивали и книгами, и гонорарами. Он, конечно, публично не отметился словами, типа: ноги моей там не будет, но его мотивация отказа была, возможно, сродни нежеланию легитимировать то, что он считал чуждой ему архаикой.

У Кривулина, безусловно, любопытство было сильнее принципиальности, и в Израиль он поехал, естественно посетив хрестоматийные Святые места, был приглашен для интервью на телевидение, а на вопрос, как ему понравилось, ответил с последней прямотой: Жмеринка. Что обидело даже самых преданных ему читателей, например, нашу почитаемую Нелли Яковлевну, которая до отъезда в Израиль, на протяжении десятилетий регулярно приезжала к Вите домой и собирала жатву в виде написанных в ее отсутствие стихов, ибо опасалась, что при его безалаберном стиле жизни что-то обязательно пропадёт. Но отношение к Израилю как к глубокой провинции — и эстетической, и метафизической — было общим местом во второй культуре, где евреев вне христианской идентичности искать было бы проблематично.

С того ночного разговора у финского костра прошло без малого тридцать лет, Бродского, умершего через полгода, и Кривулина, ушедшего спустя пять лет, я уже пережил, как только что высчитал, на 15 лет. Но прошлое обладает своим измерением: в прошлом ты опять становишься тем, кем был, сколько бы тебе не было сегодня, и как бы жизнь тебя с тех пор не изменила.

Пока одни эксперты и публицисты по старинке продолжают обещать скорый крах путинской экономики и путинского режима, другие перешли на новую клавиатуру и, упрекая во всем Запад, боящийся непредсказуемой России после Путина, со скорбью и сожалением утверждают, что Путину и его власти ничто ровным счетом не угрожает. Мол, путинская экономика успешно преодолела большую часть санкционных трудностей и, хотя в долгосрочной перспективе российскую экономику ожидает неизбежная стагнация, в ближайшем будущем у России нет никаких неразрешимых проблем.

Понятно, почему многие продолжают предрекать Путину скорый крах — среди их аудитории весомую часть составляют украинцы, а им до сих пор требуется психотерапия в виде обещания скорой победы. Но и те, кто почти в унисон заговорили о том, что экономические санкции не способны повлиять на авторитарный или диктаторский режим в принципе, просто активировали другой слой не менее востребованных суждений. Хотя до недавнего момента точно так же обещали Путину и его режиму скорую или медленную смерть. Помните аргументы, типа: у России даже красок своих нет, поэтому автомобили они выпускают только черные и белые. Черно-белые.

Почему я считаю и первых, и вторых конъюнктурщиками? Просто вторые быстрее переключаются между разными частями клавиатуры, а первые, добившись массовой аудитории на проверенных катастрофических прогнозах, предпочитают доить аудиторию до последней капли.

Однако сегодня дело совсем не в Путине, не в том, двойник за него играет или он сам, о Путине надо было думать в начале нулевых, когда он еще не развернул свои меха, а только разворачивал. Но тогда большинство сегодняшних критиков и оппонентов Путина предпочитали не раскачивать лодку собственного благополучия, которую схемтично можно представить так: зарабатывать деньги при/на путинском режиме и осторожно критиковать его для вплетения в свою прическу выгодные яркие нити отстранения и оппозиционности, что было в моде.

Вот сегодня многие оппозиционеры эмигранты насмешливо  или язвительно высказываются о намерении Андрея Нечаева стать кандидатом в президенты России, справедливо видя в этом конформизм, востребованный властью, возможно нуждающейся в создании иллюзии честного соревнования. Но посмотрите на позицию этих критиков в нулевые да и после — они практически все (может, за немногим исключением, типа, ФБК) были такими же Нечаевыми — соединяя вроде как хрестоматийно правильные либеральные речи с конформизмом там, где он касался возможности сотрудничества с режимом и зарабатывания на этом денег.

Банальной критикой Путина проблему свержения его режима не решишь, надо строить политические оппозиции, способные сегодня вызвать сочувствие и интерес у нынешних россиян. А именно этого многочисленные и видные политэмигранты избегают со всей возможной тщательностью. То есть собираются, конечно, на форумы и съезды, но, кроме критики того же Путина и призывов объединяться, дабы быть готовыми перехватить власть, когда путинский режим рухнет, ничего нет. И нет по одной и простой причине — никакой партийной и идейной новой платформы у этих в разной степени способных публицистов и критиков Путина нет. Если бы они создали партию, то выяснилось бы, что по своей политической и экономической позиции эта партия ничем не отличается от путинской, разве что там, где у Путина — патриотизм и великодержавие, у либералов бы стояло гордое слово свобода.

Но для российского избирателя это неинтересное предложение, даже если ему надоест путинский милитаризм и империализм, он все равно не проголосует за непатриотический, невеликодержавный вариант правой партии, потому что он для них ничем не лучше путинского. А хуже.

Но у российских политэмигрантов нового предложения нет (потому партия и не создается), они, грубо говоря, хотят просто пересидеть Путина, а когда он навернется, апеллировать к мнению тех мифических 15 или 20 процентов якобы либерально ориентированных избирателей. Когда вас ждать, всегда вас ждать, и не дождаться? Только ждать.

В то время как единственно новое предложение, которое могло быть услышано, это не праволиберальное, а леволиберальное — с критикой процессов приватизации, бесчестно нажитых ещё в 90-е состояний и пересмотра происхождения всех крупных капиталов, возникших сначала при Ельцине, а потом при Путине. Но на это политические эмигранты последней волны пойти не могут: они так же, как и Путин, опираются на крупный капитал, только не тот, который сегодня у кормушки, а тот, что оказался от нее отодвинут. Но именно крупный капитал платил и платит им за их медиаресурсы, образовательные и культурные программы: платил в России и продолжает платить в эмиграции. И кусать руку кормилицы своей, за неимением другой, самоубийственно, лучше оставаться политическими импотентами, но на привычной ренте, а не на голодном пайке.

В качестве доказательства сказанного я проанализирую один знаковый доклад, сделанный на недавно прошедшей конференции ресурса «О стране и мире». Я имею в виду первый доклад, сделанный одним из наиболее вменяемых сегодняшних аналитиков Кириллом Роговым. Я по разным причинам ценю его склад ума и способ формулировать, я даже склонен прощать его косноязычие (немного странное для филолога), но в рамках презумпции доброжелательности я склонен и это косноязычие интерпретировать как стремление представить неподготовленную и естественную речь, соединяющую аналитический и разговорный языки, что всегда ценно. То есть мне нравится то, как подчас Рогов формулирует и какими интеллектуальными ресурсами пользуется, мне только куда более спорными представляются выводы, к которым он приходит. Процесс как бы нравится, результат – нет (или не всегда).

Посмотрим на его доклад, который был озаглавлен «Четыре мифа о России: почему не надо смотреть на Россию глазами Владимира Путина». Что можно понять, что анализируемые мифы – это мифы или удобные для Путина идейные конструкции, которые Рогов и разоблачает. Однако уже беглый взгляд на тезисы доклада вызывает ощущение противоречия, одним из мифов, разоблачаемых Роговым, является утверждение, что окно возможностей откроется, когда Путин умрёт, а Рогов утверждает, что делать тогда что-либо будет поздно, и это справедливо, но вряд ли является мифом или взглядом Путина на Россию. Это же касается и других трех мифов, они что угодно, но не взгляды Путина, а скорее, взгляды идейных противников Рогова, которых он не очень ловко пытается дополнительно дискредитировать, приписав эти взгляды Путину.

Но посмотрим по существу на эти мифы. Начну не по порядку, а с того, что звучит более-менее здраво. Так, анализируя миф о русском империализме, Рогов утверждает, что, конечно, влияние идей русского империализма на российскую историю и политику отрицать невозможно. Но этот русский империализм – совсем не такой, каким может показаться, если рассматривать его в качестве подстрочника политики Путина. В частности, идея о необходимости расширения империи за счет захвата новых территорий не была популярна в русском обществе. Куда популярнее было обратное, что фиксировал, например, лозунг «Хватит кормить Кавказ», что Рогов интерпретирует, как принципиальный отказ от новых территорий в пользу более рачительного отношения к старым. Возразить здесь можно только то, что «хватит кормить Кавказ» — это лозунг ельцинской и ранней путинской поры, а вот при зрелом путинизме таких лозунгов уже слышно не было, как и массовых протестов против аннексии Крыма, Донбасса вплоть до сегодняшней войны против Украины.

Но, по меньшей мере, это соображение не лишено остроумия, чего не скажешь о двух других мифах. Они как бы связаны, как расширение и уточнение, и их можно рассмотреть в одной связке. Первое утверждение: настоящее – не следствие прошлого. То есть следствие, конечно, но не неизбежное следствие. Рогов рассматривает два как бы конкурирующих процесса: националистический, великодержавный тренд путинской политики и развитие модернизационного городского класса, у которого структуры потребления и ценностей привели к запросу на либерализм. И хотя путинский консервативный поворот в результате победил, но, по мнению Рогова, эта победа не была предрешена, не была неизбежной. И в любом случае, даже потерпев поражение, модернизированный городской класс никуда не исчез, как и его запросы, на которые и стоит сегодня ориентироваться.

Однако центральный мифом, ради которого Рогов и заморочился с этой операцией деконструкции, является миф о пресловутых 90-х. Это старая идея Рогова по оправданию ельцинской элиты и системных либералов, с которых Рогов пытается снять ответственность за явление Путина. По Рогову утверждение, что именно неудача 90-х и их реформ привели к власти Путина, принципиально неверно. Да, в 90-е  не удалось построить демократическое общество и вменяемый рынок, но это является не следствием ошибок, а объективным процессом. Никому не удалось избежать ошибок, и почти никому не удалось построить демократию, за исключением трех балтийских стран, подхваченных Европейским союзом, а почти во всех остальных бывших советских республиках после периода метаний возникли олигархические и авторитарные версии имитационных демократий, в конце концов опять вернувшихся к авторитаризму. А раз так, то и не имеет смысл валить все шишки на проклятые 90-е, что по меньшей мере, ошибочно, с точки зрения партийного строительства. Если вы полностью отвергаете прошлое и прошлых демократов, вы всегда начинаете сначала и теряете все то хорошее, чем это прошлое обладало, в частности партийную политику.

Это утверждение почти в той же степени спорно, в какой и неверно. Да, в 90-е все допускали ошибки, но главная ошибка российских 90-х была приватизация, которую ельцинские реформаторы провели совершенно не так, как эта приватизации проходила в трех балтийских странах, и в странах бывшего социалистического блока в Восточной Европе. Дабы не вдаваться в подробности отметим хотя бы максимально прозрачный характер проведения процесса приватизации (а вместе с ней и реституции, что тоже принципиально), в отличие от максимально закрытой и непрозрачной процедуры приватизации в России. Эта закрытость была онтологической, так как власть хотела контролировать тех, в руки кого бывшая народная собственность попадала, таким образом формируя лагерь своих, из себя и близких.

В то время как приватизация в балтийских странах и странах бывшей народной демократии была настолько непротиворечивой и прозрачной, что смена власти, скажем, правых на левых, не вызывала никаких (за ничтожным исключением) претензий и скандалов с процедурой приватизации. Поэтому в этих странах не возник институт олигархов, не возникла огромная разница между богатыми и бедными, к приватизации были допущены иностранцы, что только повышало прозрачность и честность приватизационных процедур. В то время как в России все было наоборот, максимальная закрытость, кулуарность, передача собственности бесплатно или с минимальным и символическим выкупом, получение огромных частей собственности под столом, с помощью так называемой ваучерной приватизации (две волги, две черные волги), а потом и залоговых аукционов. Именно это привело к тому, что власть, уже ельцинская власть не могла позволить себе быть сменённой легально и на выборах, ибо тогда бы возникла неизбежная тема пересмотра итогов приватизации, и именно это, а ни что другое привело за ручку Путина.

Понятно, почему Рогов в очередной раз пытается отбелить репутацию ельцинских реформаторов, между ними и сегодняшними критиками путинского режима не просто родственная связь, они отцы и дети одной семьи. Но главный вопрос другой: возможно ли построение честной, а не имитационной демократии и вменяемого рынка без пересмотра итогов приватизации, по поводу которой в обществе – не смотря на бури и войны – остается консенсус как бесчестной и несправедливой? Мой ответ: нет. Если бесчестность не будет извлечена из фундамента, русский капитализм останется нарицательным, как капитализм дикий и общество без будущего.

И последнее, касательно позиций сегодняшних путинских критиков, у них не будет никаких шансов на власть, пока их различие с путинским режимом не станет принципиальным, как разница между правым либерализмом, который долгие годы отстаивал Путин, и леволиберальным, который пусть его теснят сегодня правые и ультраправые во всем мире, единственный чистый горизонт будущего для России без Путина.

Непримиримость и страстность в отстаивании своих политических убеждений объясняется легкостью для олицетворения политической позиции с чувством внутренней правоты. То есть собирая конструктор из близких или совпадающих с нами взглядов, мы получаем возможность использовать их как доказательство своей прозорливости, чуткости, тонкости, нравственности. И напротив, взгляды, противоположные нашим, легко обретают неаппетитные очертания полюса зла, глупости, анекдотичной наивности и безграмотности. И упустить шанс для подтверждения, что над всеми социальными и интеллектуальными условиями, всей этой трухой из карьерных и прочих соображений, мы получаем возможность смотреть сверху вниз на другую часть человечества, практически невозможно.

Одним из таких конфликтов, чреватых возможностью для самоутверждения, является израильско-палестинский. Подавляющая часть российских либералов здесь на стороне Израиля, в том числе из-за существенного присутствия этнических евреев в либеральном секторе, а те, кто позволяет себе Израиль критиковать, обнаруживают себя на противоположной части спектра, неразличимо близко от воронки ада. И то, что слишком многие на Западе упорно отказываются уравнивать ХАМАС и палестинцев и осуждают Израиль за беспощадность и бесчеловечность по отношению к мирной части Газы, вызывают громкие возгласы осуждения этих наивных и злокозненных глупцов, не видящих очевидное, что Газа – воплощение зла, и пока это зло не будет уничтожено, покоя и мира Израилю не видать.

А так как весомая часть западных обществ продолжает критиковать Израиль, не видя, что кровавая резня 7 октября, дает Израилю право уничтожить наконец-то зло на корню, вызывает ламентации о крахе или кризисе западной цивилизации, о ползучей исламизации Запада, постепенно переходящего со стороны добра на противоположную сторону.

Но давайте – без особой надежды на успех – рассмотрим ту самую позицию с критикой Израиля и отказа ему в ответ на кровавый теракт полтора месяца утюжить Газу без каких-либо ограничений. Неделю назад Берни Сандерс, один из символов левой (то есть ненавистной для российских и по преимуществу правых либералов) позиции в демократической партии, опубликовал статью в TheNew-York Times с объяснением своего отношения к конфликту. (Так как подписка на The New-YorkTimes платная, а статья важная, я помещу ее текст вместе с приблизительным переводом на скорую руку во втором комментарии). Если же попытаться суммировать мнения, высказанные Сандерсом, то это безусловное осуждение ХАМАС за теракт 7-9 октября и признание права Израиля на наказание и даже удаление ХАМАС из политической жизни. Но при этом сенатор от Вермонта последовательно проводит разграничение между террористами ХАМАС и остальным населением Газы, осуждая Израиль за неизбирательное насилие, которое уже привело к огромным бедствиям среди палестинского населения.

Сандерс требует расширить паузу в военных действиях для всемерной помощи пострадавшим палестинцам, а также призывает к отказу от тактики бомбардировок, в результате которых мирных жителей гибнет намного больше, чем потенциальных террористов.

Также Сандерс осуждает правительство Нетаньяху, которое последовательно проводило политику расширения еврейских поселений на Западном берегу реки Иордан, незаконных и по международному праву, и по мнению ООН и США. Сандерс требует заморозить поселенческую деятельность и перейти к разработке сценария по воплощению идеи двух государств для двух народов, то есть создания палестинского государства в рамках решения ООН. А дабы подтолкнуть Израиль к согласию, оказать на него влияние, ставя условием продолжения многолетней финансовой помощи Израилю в размере 3.8 миллиардов в год, согласие на создание палестинского государства.

Я подробно рассказал о статье Берни Сандерса, так как именно он – один из наиболее левых в демократической партии, то есть безусловный левак, по определению российских либералов, но, как легко убедиться, его позиция вполне взвешенная. А дабы убедиться – насколько взвешенная, я сравню ее – при всей, казалось бы, разнице, — с позицией Альберта Эйнштейна, как он ее формулировал перед созданием государства Израиль и сразу после.

Вообще-то позиция Эйнштейна во многом мифологизирована Израилем, что началось с некролога на смерть Эйнштейна в газете The New—York Times, в которой Эйнштейн был представлен как горячий и преданный сторонник Израиля и вообще сионизма. Неслучайно ему в свое время был предложен пост президента Израиля, от которого он довольно сухо отказался, а в комментариях своей приемной дочке Марго объяснил, что не мог согласиться, так как, «если бы я стал Президентом, однажды мне пришлось бы сказать жителям Израиля такие вещи, которых они не желали бы услышать». 

Более того, несмотря на действенную поддержку сионистской деятельности на начальном этапе, поддержу и создание Еврейского университета в Иерусалиме в начале 1920 годов, а также сочувствие тяжелейшим испытаниям, выпавшим в 20 веке на долю евреев, Эйнштейн одновременно подвергал критике любые виды национализма, а еврейский национализм считал особо опасным по ряду обстоятельств. Именно поэтому он публично выступил против идеи создания еврейского государства Израиль, полагая, что государство должно быть общим для евреев и палестинцев.

Еще во время раздумий о возможности создания Израиля Эйнштейн прогностически заметил, что Палестину нельзя рассматривать как страну без народа, готовую принять народ без страны. И это не только взвешенно моральная позиция, но и политически прозорливая, видящая опасность в той мине из еврейского национализма, которая оказалось в фундаменте государства Израиль из-за пренебрежительного отношения к палестинцам.

Характерно, что с похожими предупреждениями выступали и другие видные евреи по всему миру, по крайней мере, Эйнштейн написал письмо «Американским друзьям борцов за свободу Израиля» вскоре после резни в Дейр-Ясине, в котором назвал «Иргун», во главе с Менахимом Бегимом (позднее ставшим премьер-министром Израиля) и «Банду Штерна» (членом которой был Ицхак Шамир, еще один будущий премьер-министр Израиля) террористическими организациями и отказался поддерживать этих «введенных в заблуждение и преступных людей».

Тогда же Эйнштейн, Сидни Хук, Ханна Арендт и 25 других знаменитых евреев, в письме в «TheНью-Йорк Таймс» осудили партию Менахема Бегима и Ицхака Шамира – «Ликуд», как «фашистскую» и поддерживающую «адскую смесь ультра-национализма, религиозного мистицизма и расового превосходства» (письмо в «The Нью-Йорк Таймс» было перепечатано в книге «Изгнанные пророки: Сто лет произведениям еврейских диссидентов, пишущих о сионизме и Израиле» (Prophets Outcast: A Century of Dissident Jewish Writing about Zionism and Israel, под редакцией Адама Шаца, New York: Nation Books, 2004, с. 65-67).

Кстати, то, что именуется резней в Дейр-Ясине заслуживает беглого воспоминания, так как это нечто очень похожее на то, что устроил ХАМАС в Израиле 7 октября. Описываемые события произошли после того, как  в 1947 года ООН приняла план по разделу Палестины на арабское и еврейское государства, но до прекращения британского правления Палестиной и провозглашения государства Израиль. В этот период члены боевых еврейских организаций оказывали давление на палестинцев, побуждая их покинуть свои дома, в некоторых случаях используя грузовики с громкоговорителями и звуками стрельбы, криков ужаса и боли, чтобы убедить палестинцев срочно бежать, пока война не нагрянет и к ним. Но в случае поселения Дейр-Ясина выстрелы и звуки были реальными, от рук двух боевых еврейских отрядов погибло по разным источникам от 107 до 254 человек, и погибло бы больше, если бы палестинцы не сопротивлялись. Тактика боевиков была простой, они окружали очередной дом, закидывали гранаты в дверь или окна, а выбегающих людей методично расстреливали. Фиксировались многочисленные случае бесчеловечных пыток и убийств, в том числе женщин и детей, характерно также, что после боя 25 взятых в плен палестинцев были казнены и сброшены в каменоломню.

Эта политика убийств и запугивания палестинцев вынудила около 700 тысяч палестинцев бежать со своих земель в Газу, где они стали вынужденными беженцами и основной нынешнего населения сектора. Что тем же Эйнштейном описывалось, как неизбежное следствие ошибочного решения о создании исключительно еврейского националистического государства.

Уже в 1950 Эйнштейн опубликовал примечательное заявление по вопросу сионизма, которое некогда еще в 1938 прочел перед Национальным Рабочим Комитетом Палестины в Нью-Йорке, но после создания Израиля Эйнштейн решил еще раз напечатать этот текст:
«Я бы с куда большим удовольствием увидел разумное соглашение с арабами на основе совместного проживания в мире и согласии – а не создание еврейского государства. Даже если забыть о практических аспектах, мое знание истинной природы иудаизма вызывает сопротивление самой мысли о еврейском государстве с границами, армией и определенной долей светской власти, не важно, насколько эта доля скромна. Я опасаюсь внутреннего разрушения, которое понесет тогда иудаизм – особенно в связи с развитием узколобого национализма внутри наших собственных рядов, против которого нам и так уже приходится бороться, даже без всякого еврейского государства».

И теперь сравните мнение знаменитого ученого с мнением сегодняшнего американского политика еврейского происхождение и убедитесь, насколько осторожными и выдержанными выглядят нынешние предложения американского сенатора по сравнению с оценками Альберта Эйнштейна, который находил куда более жесткие слова для описания государства народа, который он всемерно поддерживал. И постарайтесь, если это возможно, посмотреть на ситуацию в палестино-израильском конфликте не как войну добра и зла, а противоборство позицией, в разной степени естественных, за многочисленные, в том числе жестокие поступки, но имеющие шанс на мир, при условии, что ни одна из сторон не будет считать другую не заслуживающей права на существование.

Конечно, трудно отказаться от столь любезной нашему сердцу символизации собственных политических взглядов до уровня безусловной правоты, но эта правота – всего лишь тупик. Один из многих, впрочем.

На следующей неделе в Израиль прибудет с визитом госсекретарь Блинкен, который будет настаивать на продлении перемирия с ХАМАС после освобождения заложников. А на самом деле будет говорить о скорейшем переходе от перемирия к такому договору с палестинцами, который должен завершиться соглашением о создании двух государств для двух народов до ноябрьских выборов в следующем году.

У Байдена просто не осталось времени. Как свидетельствуют последние опросы общественного мнения в Америке, произраильская позиция поставила его перед неизбежным поражением: за последний месяц от Байдена из-за бомбардировок Израилем Газы отвернулась критическая часть молодых избирателей-демократов, которые единственно и обеспечивали Байдену преимущество в спорных штатах. И если Байден буквально в ближайшие недели не совершит нечто феерическое, предвыборных шансов у него не останется.

На самом деле помощники Байдена, обязанные следить за изменением общественного мнения, должны были обнаружить опасность ещё в начале весны, в марте этого года, по сообщению Financial Times, многолетняя тенденция по падению поддержки Израиля со стороны демократов впервые показала выше поддержку Палестины по сравнению с Израилем, и сразу на 11 пунктов. Зверские картинки нападения ХАМАС на Израиль 7 октября естественным образом усилили поддержку Израиля, по страшные картины безжалостных бомбардировок жилых кварталов сектора Газа, которые меркнут перед картинами бомбардировок России украинских городов, очень быстро привели к тому, что поддержка Израиля обрушилась. Особенно среди молодых демократов, которые и были главной силой, обеспечивавшей Байдену преимущество над Трампом в спорных штатах.

В последнее время, в основном, Израиль поддерживают пожилые демократы. В то же время демократы моложе 30 лет в полтора раз чаще поддерживают Палестину, чем  Израиль. Согласно последнему проведенному в ноябре опросу большинство демократов моложе 45 лет (65%) не одобряют действиям Байдена по урегулированию конфликта в Газе.

Это ситуация практически не оставляет Байдену пространства для маневра. Если перемирие закончится тем, что Израиль продолжит бомбардировки Газы, шансы Байдена на переизбрание, и сейчас призрачные, будут уничтожены. Поэтому времени на умиротворение Нетаньяху у Байдена нет. Газета The Washington Post  пишет о преследующих в последнее время Байдена пропалестинских демонстрантах. Даже в День благодарения, который Байден решил провести в Нантукете на Кейп Коде, около гостинцы, где остановился американский президент, появилась группа протестующих палестинцев. И Байден, давая интервью, в очередной раз повторил о необходимости решать проблему не войной, а созданием палестинского государства. Более того, на вопрос корреспондента, собирается ли он надавить на правительство Израиля угрозой прекращения поддержки Израиля, Байден ответил утвердительно.

Поэтому допустить, чтобы военные действия с кошмарными видео бомбардировок палестинских домов ЦАХАЛом повторились, Байден вряд ли может. Он, вероятно, еще раз повторит, что Израиль имеет право на защиту от террора, но Блинкен на следующей неделе не позволит Нетаньяху похоронить шансы Байдена на переизбрание, если они еще остаются, в чем многие наблюдатели сомневаются.

Причем между задачей минимум (недопущением новых бомбардировок Газы) и задачей максимум (ускоренным движением к воплощению идеи двух государств для двух народов, а на самом деле просто созданием палестинского государства) промежуток минимальный. Если Байден созданием палестинского государства не исправит свою репутацию среди молодых демократов, идти ему на выборы невозможно.

И возвращаясь к названию статьи, на все про все у Байдена всего год, и либо ситуация на Ближнем Востоке изменится радикально, и Израиль перестанет быть единственным государством в Палестине, либо можно готовиться к встрече нового-старого президента Трампа. Израиль это устроит, Байдена нет.

Две войны – в Украине и Палестине – уточнили и продолжают уточнять политологические и культурологические аспекты термина Запад, как сокращенного наименования западной цивилизации. Необходимость занять сторону конфликта приводит к уточнению старых и появлению новых аспектов того, что именуют позиционированием Запада. И к обнаружению принципиально разных интерпретаций самого представления о Западе как современной силы.

Многие, особенно вовлеченные в конфликт, апеллируют к одной из наиболее устоявшихся интерпретаций, не замечая, что существуют и другая.

Вот, например, Кирилл Рогов уверяет, что для Запада (в данном случае Европы и США), проигрыш Украины в войне против России будет означать демонстрацию слабости Запада, который не в состоянии защитить своих союзников, что откроет возможность для других игроков проверять и испытывать Запад на его возможную слабость, дабы отвоевать у него часть полномочий.

Что рифмуется с предположением, что Запад, по Рогову, это — гарант если не мировой стабильности, то стабильности существенной части мира, которую он завоевал в предыдущих веках. И где сначала европейская (или христианская) цивилизация стала доминирующим политическим игроком, а потом расширилась за счет подключения США и ряда других стран, в том числе Японии, Южной Кореи и Австралии с Новой Зеландией.

Но тут обнаруживается, что речь идет об одной из версий Запада, в обиходе опознаваемой как мировой полицейский. А в геополитическом — как гарант стабильности и воин света, защищающий от тьмы в виде (если брать прошлый век) Гитлера и его коалиции, потом СССР, спорившего с Западом за мировое господство, ныне опять путинской России, тираний типа Ирана, террористических движений вроде Аль-Каиды или Исламского государства, других игроков, отрицающих то, что именуется как общепринятость правил международного поведения.

Именно к этой интерпретации Рогов апеллирует как к инстинкту самосохранения Запада, который не может допустить выигрыш какой-либо деструктивной силы типа путинского режима или ХАМАСа, ибо в появившуюся брешь неминуемо устремятся другие соискатели своей части пирога. И щель превратится в пробоину.

Однако стоит только пересечь американскую границу и погрузиться в доминирующие интеллектуальные дискурсы американских университетов и аналитических изданий, как тут же выяснится, что здесь роль Запада не просто далека от той, к которой апеллирует Рогов, но и подчас прямо ему противоположна. На протяжении послевоенных десятилетий роль Запада здесь оценивается не как роль воина света, сражающегося со тьмой, а как роль колонизатора и империалиста, который в своих экономических и политических интересах на протяжении веков сначала завоевывал более слабые страны в Африке и Америке, а потом эксплуатировал их ресурсы в своих эгоистических интересах.

И был не стороной света, а стороной тьмы, за действия которой в рамках антиколониального дискурса многочисленные исследовали извиняются, каются, призывают политиков к ответу. И политики в рамках этого доминирующего антиколониального дискурса соглашаются с этой интерпретацией, видят свою ответственность и строят политику по заглаживанию и искуплению вины того самого Запада, каким он представал на протяжении XIX и первой половины XX  века.

То есть одновременно существуют две версии западной цивилизации: одну из них вполне условно можно обозначить как Запад 1.0, тот самый воин света и защитник слабых и угнетенных, которым западная цивилизации выступает у того же Кирилла Рогова и, понятно, не только у него. Но одновременно существует и Запад 2.0, который на протяжении веков колонизировал и эксплуатировал многие африканские и латиноамериканские страны, за что сегодня исследователи и политики приносят свои перманентные извинения.

И этот Запад – не победитель, а противоречивый политологический и культурологический гомункул, который всегда в текущем времени объявляет себя (и требует признания от других) защитником света, несущим непросвещенным и нецивилизованным народам христианскую истину и новые экономические возможности. Однако по пятам этой интерпретации его деятельности следует другая, которая методично опровергает первую, выявляет, изучает и фиксирует политические и экономические преступления, которые заменяют собой версию о посланце света и свободы на версию колонизаторства и угнетения.

Но вот от вполне для кого-то умозрительных заключений мы переходим к двум идущим войнам – российско-украинской и палестино-израильской, и видим, что в этих конфликтах Запад выступает в версии 1.0. В Украине он поддерживает жертву агрессии, в Палестине – жертву террористической атаки ХАМАСа. И если в случае Украины с версией Запада 1.0 согласны многие: так, за резолюцию с осуждением России как агрессора в войне против Украины проголосовала 144 страны ООН. То в случае с палестино-израильским конфликтом признать за Западом право на версию 1.0 как защитника света, готовы куда меньше стран, а на самом деле только страны Запада, да и то в их официальных и статусных проявлениях. А вот активная и весомая часть обществ этих западных стран и подавляющее большинство незападных — на стороне осуждения Израиля за многолетнюю политику геноцида и апартеида палестинцев, аннексии и оккупации палестинских территорий, насильного выселения со своей земли сотен тысяч палестинцев. И здесь большинство видит поддержку Израиля как действие Запада в версии 2.0, как колонизатора и оккупанта, поддерживающего других колонизаторов и оккупантов в силу того, что это по тем или иным причинам выгодно сегодня.

Характерно, что и разные политические игроки апеллируют к разным версиям Запада в своих интересах. Так, Россия, отстаивающая свое право вести себя сегодня, как вчера вел себя Запад по версии 1.0, одновременно критикует Запад, опознавая в нем черты по версии 2.0 как колонизатора и империалиста. Но при этом объявляет себя защитником европейских или западных ценностей, которые Запад потерял, став Западом 2.0. А Россия в своих самописаниях остается верной этим ценностям, которые именует как традиционные. То есть использует контаминацию из обеих версий Запада, выделяя то одну, то другую по своим сиюминутным интересам.

Понятно, что к этой же версии Запада апеллирует и израильский режим и его лидер Нетаньяху, потому что Израиль, как и Путин, не делает ничего из того, что в прошлые века делал Запад 1.0, и ему, так же как Путину, не близок и враждебен Запад 2.0 с его акцентом на интересах меньшинств, покаянием за грехи колониализма и доминирующим идеям толерантности.

Однако сам Запад, для которого версии его интерпретаций иногда сосуществуют последовательно как прошлое и настоящее (то есть ошибочное прошлое и исправляющее его настоящее). А иногда как внутреннее и внешнее для самопозиционирования, когда Запад, как в случае поддержки Израиля, вынужден активировать версию 1.0 и поддерживать борьбу против варварства за свет цивилизации и прогресса, и при этом делать вид, что версия 2.0, доминирующая в интеллектуальном и политологическом дискурсе, — это внутреннее дело, не оказывающее влияния на реальную политику.

Но эта вынужденная активация версии 1.0 на самом деле обходится Западу очень дорого. Она заставляет Запад опять оказаться в критикуемом и обличаемом меньшинстве, потому что большинство продолжает интерпретировать западную политику по версии 2.0 как колонизатора и хищника империалиста, поддерживающего других колонизаторов и хищников, потому что сам такой. И в результате символическая роль Запада получает дискредитирующую оценку с неизбежной пролонгацией ее, пока конфликт находится в активной фазе. Но с большой степенью вероятности будет пролонгироваться и дальше, потому что атака ХАМАС и непропорциональный ответ на нее Израиля обнажил именно колониальный характер политики Израиля по отношению к Палестине, и вынужденная поддержка Израиля наносит непоправимый ущерб Западу.

Активация в интерпретации Запада по устаревшей версии 1.0 дискредитирует и уменьшает его силу, и позволяет многочисленным критикам из числа бывших жителей колоний отвечать давлением, ведущим к ослаблению Запада. Более того, логика послевоенного времени, переоценивающая политику Запада не как правильную и светлую, а как ошибочную и колонизаторскую, ставит вопрос, а не будет ли на следующем этапе пересмотрена и нынешняя политика Запада как защитника слабых и угнетенных в интерпретацию этой политики как вновь ошибочной и имперской?

Относительно Израиля сомнений нет, прогностически Израиль обречен рано или поздно лишиться поддержки Запада из-за его внутренних проблем и трансформаций, и у него просто не хватит сил на поведение в рамках версии 1.0. И он вынужден будет окончательно перейти к тотальной версии 2.0 как единственно возможной. Если Израиль, сфокусировав силы и понимание исторической неизбежности, успеет к этому времени перейти к политике 2.0, то есть оценить свою политику по версии 1.0 как ошибочную и колонизаторскую и сделать важные шаги по исправлению ситуации, у него будут шансы на историческое выживание. В противном случае существование Израиля как реликта колонизаторской политики Запада по версии 1.0 поставит его перед трудно разрешимыми проблемами.

Ситуация на украинском фронте, казалось бы, совершенно другая: колонизатором, по мнению большинства, является Россия, копирующая западное поведение прошлых веков. Но принципиальные критики Америки и Запада видят в самой подоплеке этой коллизии – неверное позиционирование Украины, которая откликаясь на заверения Запада о поддержке (хотя бы в рамках Будапештского меморандума) посчитала возможным вести себя с Россией без учета геополитических интересов последней. Но то неустойчивое равновесие, возникшее в результате активации Западом в российско-украинском конфликте версию 2.0, заставила Запад вернуться к версии 1.0. То есть защищая более прогрессивную и современную версию 2.0, активировать в себе функции 1.0. Не говоря о том, что в израильском случае Запад опять вынужденно возвращается к версии 1.0, а в Украине – как 2.0, а это неизбежно грозит конфликтом версий. Из-за неразрешимого противоречия в собственной конституции и символическом опознавании, которое более всего похоже на координацию движений. Сбой в координации всегда чреват падением.