Просвещенный национализм Владимира Пастухова

Просвещенный национализм Владимира Пастухова

Критики, обрушившиеся на Пастухова за его статью «Спойлер России будущего», делают акцент на фразеологии: «культурный субстрат», «имперская экспансия», «идентификационный код народа». К оборотам, выдающим архаической слой чтения, можно добавить «люмпен-пролетариев», «массы» (вылупившиеся из «широких народных масс»), эпитет «народный». Хотя в какой-то мере это оправдано желанием автора поставить Путина в ряд не только со Сталиным, на которого он указывает, Гитлером, на которого он намекает, но и Лениным, которого лишь упоминает. То есть вождей, любимых взасос.

Конечно, если бы ему не лень было читать современные социологические и политологические тексты, он вполне мог бы найти куда более адекватные времени транскрипции своих «масс», «народа», «люмпен-пролетариев», обозначив их конкурирующими социальными группами со своими интересами. Но даже с архаическим словарем многим прекрасно понятно, о чем речь. Путин, по более чем комплиментарной версии Пастухова, привлек к себе любовь пространства, услышав будущего зов: он не денежные знаки и знаки власти коллекционирует, как Гобсек, а воплощает тайные и явные стремления доминирующих в российском обществе групп. Как среди «элит», так и среди избирателей, голосующих за него, потому что он воплощает их имперские и патерналистские иллюзии.

И вполне очевидно, что именно это утверждение оказалось наиболее болезненным для тех, кого Пастухов обозначает как «либеральную интеллигенцию», упрекая ее вполне в духе вождя мирового пролетариата (помните его знаменитую рокировку мозга нации на ее говно?), что она не знает своего «народа». Уже в названии статьи скрыта полемика с Навальным и его «прекрасной Россией будущего», которой, по Пастухову, никогда (или в обозримом будущем) не будет. Потому что это российское общество в своем мейнстриме не хочет отказываться от обмена имперской спеси и патерналистской опеки со стороны государства на ничем не обеспеченную свободу, предпочитая журавлю в небе гарантированную пайку.

И все надежды, что режим рухнет, если только на миг выключить обездвиживающее и гипнотическое влияние пропаганды (вместе со штыками Росгвардии), пустые. После Путина все равно будет такой же (или примерно такой же), как он имперец, русский националист и отец нации, потому что таков «идентификационный код народа», читай: результирующее мнение доминирующих в обществе групп. И, значит, дает совет Пастухов, дабы понравиться «народу», надо говорить с ним на его языке, на языке его иллюзий, уважать их и не стремиться отвергать их с порога, объявляя мракобесием. Ибо тогда никакой прекрасной России будущего не будет, да ее и так не будет. Переоценил Навальный своих сторонников, их и количественно, и качественно оказалось значительно меньше, чем нужно. Да и дым пожиже.

Попробую, однако, возразить по существу. Не словарь (или не только словарь), историческая схема Пастухова удивительно архаична. Его история линейна, а двигатель русской истории однотактный, он просто работает, вращая колесо в одну и ту же сторону, хотя на самом деле это совсем не так. Уже Лотман довольно-таки убедительно показал, что двигатель русской историей двухтактный. Да и не двигатель это в общем и целом, а маятник. Пастухов уверен, что после Путина будет примерно такой же Путин, ну, может быть, чуть более просвещенный, умеющий имперские и патерналистские иллюзии совмещать с некрепким и неопасным соусом свободы. Но мы видим совсем другую картину: маятник русской истории летит, набирая скорость, в одну сторону, а потом, после периода промедления или смуты, а чаще даже революции, просто начинает движение в обратную сторону, руша на своем пути все свое прошлое.

Лотман сравнивал двухтактность (бинарность) русской истории с трехтактностью (триадностью) европейской, когда после достижения пика не происходит полный отказ от предыдущего движения, а лишь перераспределение сил, не уничтожающее ценностей прошлого, а только корректирующее их.

И если говорить о европейском пути, то он, скорее всего, именно в том, чтобы отказаться от бинарности и синтезировать преимущества и достижения предыдущего периода для последующего использования. Но этого-то как раз не видно, и с очень большой вероятностью можно ожидать, что путинский период (не обязательно сразу после смерти Путина) закончится его полным отторжением. Как был полностью отвергнут царский период после октябрьской революции, советский период после перестройки, и сама перестройка при путинской контрреволюции, которая опять запустила Россию по проторенной дорожке тараканьих бегов.

То есть совет Пастухова «либеральной интеллигенции» учиться у Путина приманивать и прикармливать плотву на дешевую мякину имперских и патерналистских мечтаний, вряд ли осмысленный. Путинский период будет отвергнут с ненавистью, кровью, массовыми жертвами и местью в том числе со стороны имперского ареала путинской поддержки, который не простит ему того, что Путин обещал счастье, а дал дырку от бублика. И заставил быть дураками те самые «массы», которые при этом являются «люмпен-пролетариями», ведомые «люмпен элитами».

Примерно понятно, почему Пастухов советует стать просвещенным имперцем либералам, потому что он делает примерно то же, что делаем все мы: оправдывает себя и свои ошибки и поражения, переквалифицируя их в победы. Пастухов и сам – просвещенный русский националист, что не слишком педалирует, но и не так, чтобы скрывает. Тем более, что это затруднительно, то, что он писал до «Новой» и до переезда на Запад, который поработал с ним наждачной бумагой, сгладив углы, было вполне себе кандовым русским национализмом. Скажем, та книга «На трибуне реакционера», которую в начале путинского периода Пастухов издал вместе с А. Кончаловским.

То есть намекая, что спасти как режим, так и последние надежды на свободу по-русски, может только такой человек, который не отвергает с порога ни одну, ни другую крайности: просвещенный русский националист с либерализмом в анамнезе. И мы знаем этого человека.

Но дело же не в личностях, а в том, что Пастухов, желая ужаснуть либеральную аудиторию своими вполне как бы мракобесными утверждениями, что русские избиратели хуже, чем власть (типа главный европеец), на самом деле все равно курит фимиам, в общем всем: и власти, воплощающей народные чаянья, и народу, которого есть за что уважать, и даже интеллигенции, которая ошибается, но сохраняет прекраснодушие, пусть не чреватое победой, но все равно.

На самом деле все представляется хуже, чем это обрисовал Пастухов. Более того: все члены его предложения, куда хуже их транскрипций, потому что, желая ужаснуть, автор на самом деле льет елей.

Начнем с путинской власти, которая, делая ставку на самое плохое, что есть в политической культуре России, вряд ли стелет себе соломку впереди. Именно потому, что прав Лотман, а не Пастухов, когда маятник качнется в обратную сторону, будет уничтожено все и вся, причем до основания, а затем еще проедут катком по вершкам, дабы все это закатать в асфальт для верности. И вряд ли в сегодняшней политике этой власти много разума: логика русской истории не оставляет надежды на то, что спастись удастся многим. Только по случаю, да и по незаметности.

Куда огорчительней своего образа и тот прототип, который Пастухов прячет за ширмой «масс» или «люмпен-пролетариев». Как бы он не приукрашал само стремление к патернализму по принципу скатерти-самобранки и Емели на печи с имперскими узорами на уздечке, факт остается фактом: мы не знаем ни одной состоявшейся демократии на бэкграунде православия. Мало того, что православные страны самые бедные и даже традиционно бедные в Европе, демократические принципы на задерживаются в них надолго, если их и заносит нелегкая в эти края, а выветриваются вместе с прелестями кнута и отечественного самодержавия, которое может делать с подневольным населением почти все, что угодно, главное, чтобы другим было еще хуже.

Конечно, Пастухов может возразить, что нет никакой генетической предопределенности в отказе от свободы и мерзком, архаическом имперском синдроме. Да, это так. Но не православные страны – пионеры как в капиталистическом соревновании, так и в области народовластия. И то, что, например, Мамардашвили говорил о замкнутмм круге русской истории – верно, так как пока из этого замкнутого круга исключений на было. Слепой пони ходит по кругу как карусель.

Но польстил Пастухов и либеральной интеллигенции, пожурив ее за прекраснодушие и поругав за неразумность. И то, и другое – сомнительно. Справедливо только довольно-таки точное утверждение о болезненной фиксации многих представителей либеральной интеллигенции на Путине и его камарилье. Мол, стоит эту группу, довольно-таки малочисленную, выкорчевать, как райский сад сам зацветет как у Вольтера в «Кандиде». Я бы не переоценивал прекраснодушие. Фиксация на Путине и его окружении – не слабость мысли, а вполне оправданная стратегия ухода с линии удара. Либеральная постсоветская интеллигенция умудряется жить и ладить с любым режимом. Да, сегодня востребована позиция оппонирования власти, но оппонирование, скрывающее под боевым нарядом совершенно очевидное удобство такой позиции. Критиковать власть, получая от нее или через посредников оплату за свое труды. Почти вся либеральная интеллигенция далеко не прекраснодушна: делая акцент на Путине и его окружении, она выводит из под удара тех бенефициаров перестройки, которые и являются настоящей основой режима и содержат все эти либеральные газеты и журналы, в которых получают свои гонорары либералы-оппозиционеры.

Конечно, есть и принципиальные люди, есть просто более молодые, которые по первой и/или второй причине не так увязли в этом, не знаю, как назвать – двоемыслии, конформизме, когда весь грех сваливается на политическую элиту Путина, а его экономический фундамент выводится из-под удара. Те, кого увлек Навальный, возможно, другие, или еще не успели стать такими же. Но Навальный потому и был возведен в ранг государственного преступника, что был или стал другим – не таким уж правоверным либеральным интеллигентом. И я здесь не кидаю камень в огород его националистических прегрешений, я о левом тренде, отчетливо осуществлявшимся Навальным в последние годы. А власть боится настоящих левых, тех, с кем не договориться, а не прикидывающихся левыми Зюганова, Удальцова или Прилепина

Эта именно та альтернатива, которая больше всего пугает «путинских» и о которой ни слова не упомянул Пастухов. Русский человек – конечно, не большевик и революционер, но если прийти к нему — не обязательно — со словами грабь награбленное, экспроприируй экспроприаторов, а хотя бы восстанови социальную справедливость и верни то, что у тебя отняла партия жуликов и воров (недаром либерала Явлинского от этого корежило), как не понадобится и имперская лесть на подливе постного масла из патернализма. Зависть и ревность – не только русские свойства, но и русские в том числе.

Русская гибридная Олимпиада

Русская гибридная Олимпиада

Мы все двойственны и персонажны, в нас множество «я», которые часто прячутся за кулисами, а выходят солировать по знаку дирижера, который тоже мы. И поэтому в состоянии одновременно презирать и наслаждаться, ненавидеть и получать удовольствие в каких-то пропорциях, зависящих от натуры больше, чем от культурных предпочтений.

То, что происходит с Россией на этих японских олимпийских играх – очень русская история. Россия, завравшаяся до уровня долгоиграющего национального позора, вполне комфортно чувствует себя в положении недопуска до Олимпиады. Россию не допустили, но российские спортсмены, поменяв только вывеску и музыку для торжества, все так же гордятся своими антропологическими свершениями, своими дальше-выше-быстрее, демонстрируя, что русское тело способно адаптироваться к любым обстоятельствам.

Трэвис Тайгарт, глава американского антидопингового агентства, может хоть вывернуться наизнанку, называя победы России на Олимпиаде «фильмами ужаса», так как для протестантского ума издевательство над наказанием, которое как бы должно способствовать перерождению преступника, хуже ада.  Потому что ад — как раз наказание, а новая молодая нация Рок (ROC) c припевом we are rock you (мы окоротим вас и закопаем) торжествует над здравым смыслом.

На первый взгляд, это очередная гибридная русская победа. России нет на Олимпиаде, как ее нет на Донбассе, где одни отпускники, не было вроде как в Крыму, где одни зеленые человечки, одевшиеся в Военторге или на блошином рынке. Россия как багдадский вор, которого нельзя поймать, она не травила Навального, это, наверное, западные спецслужбы выбрали его в качестве сакральной жертвы. Не Россия потравила Скрипалей, целый оркестр разнокалиберных деятелей от Щекочихина и Литвиненко до Владимира Кара-Мурзы и Дмитрия Быкова, их травит кто-то другой, какая-то другая (и дурная, в том смысле, что не в своем уме) Россия из зазеркалья.

А Россия настоящая, истинная, православная – никогда не врет, всех только любит и принимает в мягкие объятия, она не начинает войны, а лишь сурово и справедливо отвечает агрессорам. Она — белый лебедь, а черный, да к тому же в лягушачьей шкуре, это тот, другой, помогающий, как громоотвод, брать на себя все упреки. А потом в одно мгновение превращаться в белую лебедушку, ладушку, чистую и непорочную невесту с заштопанной плевой.

Вот в этом соединении, этой галерее из неба и резной кости, которая соединяет белое и черное, завравшееся и подлое с каким-то детским умилением по поводу своих достоинств, есть та самая русская идея: быть Протеем, который меняет форму в зависимости от угрозы, но все равно остается собой, во все времена.

И русские спортивные комментаторы, которым настрого наказали не упоминать о допинговых скандалах, просто и честно, как на духу, на голубом глазу, рассказывают о подвигах русских спортсменов, которым ловко в любом виде и пассаже, неважно как называть, главное — не менять сущности. И русские телезрители, которые смотрят и восхищаются, и негодуют, когда же они от нас отстанут, и от этого только больше любят, так как русские всегда без вины виноватые. Им вторят оппозиционные как бы СМИ, которые тоже не могут не гордиться. И пусть все шито белыми нитками, эти нитки видят другие, а мы только белого лебедя, плывущего по лону исторических вод.

Конечно, есть и чёрный лебедь, в том числе в любом телезрителе или спортивном комментаторе, он как бы знает, что русская власть врет без зазрения совести, потому что эта совесть как складной гибкий экран смартфона, хочешь – свернется клубком, хочешь восстанет в полный рост. То есть русский и знает, и не знает все одновременно. Поэтому очередная ложь ничего не меняет, она просто — правила игры, военная хитрость, допустимая в ситуации враждебного окружения, смысл которого: мы – единственные православные в кольце иноверцев.

Поэтому и история ничему не учит и не препятствует дословному повторению: русский умеет переключать стрелку внутри своей натуры и уходить от боли, сублимируя ее в жалость и гордость. Поэтому рейтинг Путина падает, а рейтинг Сталина растет, потому что Путин пытается быть Сталиным, то есть тем, кто позволил гордиться, несмотря на разруху и нищету, на кровавое колесо и сладкий ужас во членах, а Путин, которому рост нефтяных цен как попутный ветер, только разбазарил надежды, и они изнемогли, как радуга в небе. Но есть Путин для других и Путин для себя. Путин, как вор, лжец и отравитель, и Путин, как отец родной, то есть на месте этого отца и, значит, почти что отец.

Так разочарование легко рифмуется с гордостью, потому что любой упрек проходит мимо, как игла сквозь складки широкой одежды, не касаясь тела. А тело, русское тело – оно всегда на коне, на брусьях, перекладине, с диском или молотом в руках, бьет по мечу, по лицу, по репутации. И ложь ему не помеха, так как ложь ему как с гуся вода, стекает под звуки Чайковского каплями слез по стеклу, за которым это же русское тело отряхивается, прихорашивается, летят последние брызги. И все, можно начинать сначала свое мочало. Не достали и не достанут, потому что нас нет там, где мы есть, а мы всегда у вас под сердцем, как ребёночек новой жизни, зачатый во грехе, который вас еще похоронит.

 

Теория, поверяемая практикой

Теория, поверяемая практикой

В определённом смысле всегда находится теория, которая ждёт проверки практикой. Но среди званных и избранных, что ждут своего оправдания или опровержения, есть одна, имеющая непосредственное касательство не ко всем, но многим. Речь идёт об одном важном историософском и социокультурном соображении, которое наполняет слой, условно говоря, путинской корпорации уверенностью (а это по разным подсчетом десятки миллионов, если брать вместе с семьями, от олигарха из политбюро до росгвардейца из Воронежа), что если они не сделают одну и вполне конкретную и обидную ошибку, то смогут благополучно передать по наследству свои состояния или положение внутри корпорации благодарным потомкам. И за то, что они занимали в ней то или иное важное место с косой в руках или у плахи, им ничего не будет. В смысле плохого не будет, одна пенка от вишневого варенья.

Почему? Почему так спокойно и нагло они давят катком все, что пытается им возражать, почему не боятся, что прийдется когда-нибудь за все ответить? Что судей и прокуроров не просто выгонят из профессии, а повесят на фонарях, как мракобесов и членов банды. А разнообразные пропагандисты, то пишущие донос на очередное СМИ, пытающееся не растерять либеральную аудиторию на острых поворотах сюжета, то оформляющие право собственности на «прекрасную Россию будущего», что их не зарежут шилом или отвёрткой в темном переулке возмущённые гражданским чувством соотечественники?

Но члены путинского политбюро не боятся новой инкарнации кронштадских матросов и солдатских депутатов, которые рано или поздно появятся, так как русская история, как кот учёный, ходит только и исключительно по кругу.

Но они не боятся ни хулы, что на вороту не виснет, ни лютой смерти, а русский человек на переломах эпох злобив и беспощаден, но не боятся путинские ни лютой смерти, ни того, что вытрясут  все до последней копейки их семейное лукошко их же зоркие и ловкие помощники, только жадно ждущие часа, чтобы предать и купить индульгенцию от новой власти.

И не боятся они только потому, что у Путина, который отец родной, есть одна теория, которая как раз сегодня, но, впрочем, и завтра будет не поздно, проходит проверку на вшивость и будет проходить ее возможно долго. Речь о том, что Путин уверен, что если бы Горбачёв не дал слабину и не подарил бы русскому народу свободу, которая ему не в коня корм, которой он не заслуживал, так как не боролся за неё, а получил как дырявую шинель с барского плеча; так вот если бы не слабина Горбачёва, советская власть управляла бы одной шестой до сегодняшнего дня и управляла бы ещё, пока рак на горе не свистнет. 

Но и этот рак может свистнуть, а может и соловьем спеть, только если государство тоталитарное или авторитарное даёт слабину, даёт свободу, и вот тогда-то (и только тогда) все рушится и обратной дороги к коммунизму нет. То есть эта свобода и есть слабина и, одновременно, кислород для разрастания пожара и взрыва.  А вот если свободы и слабины не давать, а на любое недовольство заворачивать гайки, то ничего плохого и ужасного для власти не будет никогда.

Это там у них, в Европах (или даже в Азиях, а то и в Африках), если заворачивать без меры гайки, то может все и сорвать. Если не стравливать понемногу давление, то может и взорваться скороварка по имени «русский мир». Нет, как раз наоборот. Никогда взрыв не случался и не случится, если не давать слабину. Слабину дал царь Николай, сначала дав немного свободы, разрешив Думу, конституцию и партии, а потом спохватился, но было уже поздно. Да ещё дал слабину — в войну ввязался, а выиграть не смог. А как ещё проверить в тоталитарном мире вождя или жреца на слабо: выиграл войну, по праву сидишь на троне, можешь головы повинные рубить, проиграл — самозванец ты и пидор македонский, а не царь, Гришка, Гришка Отрепьев.

Короче, Путин уверен и этой уверенностью вдохновил многих: если на давление не поддаваться, слабину не давать, не показывать нежное розовое щенячье брюшко страха, никакой революции, никакого переворота добрый наш русский народ не устроит.

Потому что он трусливый, всегда за одно с тем, за кем сила и большинство. И наброситься может со своим латентным зверством (а зверство это тем фирменней и больше, чем круче его унижают, а никого так не унижают как русский народ, славный своим долготерпением), только если ты уже повержен, валяешься в пыли, просишь пощады. Потому что русский народ всегда добивает лежачего, того, кто уже пустил кровавую юшку, у кого нет сил подняться на четвереньки, и тогда кранты, пиши пропало. 

Но это только если дал слабину, дал свободу, уравнял себя с ними, показал, что все равны, и никакой ты не царь, не богоизбранный, а так, погулять вышел, и тогда все, раскрывай ворота. А вот если не соглашаться на свободу, не отступать никогда (или когда это заметно), то что ни делай, хоть вагонами воруй, хоть регионами, живи хоть каждый день в ста дворцах, летай на марсоходе с луноходом на цепочке, души прекрасные порывы, тебе все сойдёт с рук, как с белых яблонь дым. Нет на тебя Навального, да и тот за десятью запорами, за семью печатями, и живой никогда не выйдет.

Потому что это будет слабина, а у нас слабых бьют, на слабых воду возят. 

Вот эта теория и ждёт своего подтверждения. Ибо все преграды давно пройдены, все запреты наложены, самых буйных посадили или сами сбежали, но будут и следующую шеренгу до колоска вытаптывать, потому что русский народ уважает силу и жестокость, он мягкотелость разных там Хрущевых-Горбачевых презирает от полноты души. Они  — главные каины, а каины — все, напротив, как на подбор — молодец среди овец, которых он резал и стриг, как отец родной, на коего нынешний хотел бы походить, но пока росточком и ручейком крови не вырос.

Не отступать ни на пядь земли, не давать слабину, не давать русскому народу свободы, так как он с неё пьяный и дурак с непривычки, и эта та теория, на которой зиждется лояльность целого сословия и поколения, Путиным мобилизованного и призванного. Все эти Киселевы, Соловьевы, Симонян, Канделаки с бубенцами. Все, как один уверены: если русскому народу слабину не показывать, в войне не проигрывать и свободу не давать, то будет тебе тысячелетний рейх русского мира и четвёртому не бывать. Теория, однако. И практика, хотя она впереди. Жизнь с теоретиком, так сказать. Историософом. Прекрасным Иосифом.

Слайдер Moza Slypod Pro как способ замедлить и рассмотреть жизнь

Слайдер Moza Slypod Pro как способ замедлить и рассмотреть жизнь

В этом ролике я рассказываю о моем новом инструменте, Moza Slypod Pro, который недавно получил, так как несколько неожиданно для себя выступил в качестве инвестора проекта. Узнал о сборе денег на его создание, заинтересовался и внес свою копеечку, получив возможность приобрести этот слайдер раньше. Это далеко не технический обзор, хотя я рассказываю об устройстве и даю примеры его разнообразного использования. В том числе о своих интересах и окружающем пространстве, в его, казалось бы, простом, но метафизически емком способе замедлять и рассматривать что-то, словно красавица вертится перед зеркалом, показывая себе свои прелести и шепча: свет мой, зеркальце, скажи и всю правду доложи. Правда, конечно, чуть глубже, как изюм в булке, но изюм какой-то жидкий и даже газообразный, что мелькает порой на глубине каким-то мгновенным росчерком.

The bad еврей. Главка 9

The bad еврей. Главка 9

В этой главе я продолжаю топтаться в прихожей, суечусь возле старта, будто не знаю, что будет дальше. И обращаю внимание на характер времени, который проявляется в том, что сумело устареть за более чем десять лет, прошедших с написании этой моей штуки. Конечно, первыми устаревают политические имена и какая-то мелкая поросль злободневности, я начинал писать при Буше-младшем, завершал при юном Обаме, а с тех пор Трамп успел прошелестеть как с белых яблонь дым, а вот по существу ничего не изменилось. Но некоторый анахронизм царапает порой ножом по стеклу, но было бы глупо подстраивать все под уходящую натуру злободневности, не в синхронности суть. Однако то, что некоторые прядки выбиваются из пробора, говорит о той жанровой двойственности, которой принадлежит эта проза. Она, конечно, земноводное создание, в ней прихотливая биографичность и наигранная взбалмошность автора вступает в сложный альянс с его же движением мысли, которая при этом не равна экзистенциальной проблеме национальной идентичности. Она вообще не равна ничему, кроме как этому копошению мыши возле дырки в углу. Эта ситуация промежности, промежуточности, пространства между стульями, и то, что придает ускорение мысли, стоящей при этом как вода в стакане: то есть и двигатель и, одновременно, тормоз, как узор тормозит рисунок.

bad еврей. 9

В этой главе я продолжаю топтаться в прихожей, суечусь возле старта, будто не знаю, что будет дальше. И обращаю внимание на характер времени, который проявляется в том, что сумело устареть за более чем десять лет, прошедших с написании этой моей штуки. Конечно, первыми устаревают политические имена и какая-то мелкая поросль злободневности, я начинал писать при Буше-младшем, завершал при юном Обаме, а с тех пор Трамп успел прошелестеть как с белых яблонь дым, а вот по существу ничего не изменилось. Но некоторый анахронизм царапает порой ножом по стеклу, но было бы глупо подстраивать все под уходящую натуру злободневности, не в синхронности суть. Однако то, что некоторые прядки выбиваются из пробора, говорит о той жанровой двойственности, которой принадлежит эта проза. Она, конечно, земноводное создание, в ней прихотливая биографичность и наигранная взбалмошность автора вступает в сложный альянс с его же движением мысли, которая при этом не равна экзистенциальной проблеме национальной идентичности. Она вообще не равна ничему, кроме как этому копошению мыши возле дырки в углу. Эта ситуация промежности, промежуточности, пространства между стульями, и то, что придает ускорение мысли, стоящей при этом как вода в стакане: то есть и двигатель и, одновременно, тормоз, как узор тормозит рисунок.