Этот выпуск получился у меня более скучным и более серьезным, чем предыдущие. Ни одного примера обсценной лексики (кроме как в предпоследней фразе), ни одного игрового фрагмента, разве что короткий спич на тему, почему Трамп не слушает доклады ЦРУ. Одна эссеистика, которую, как не расцвечивай узорами, она все равно не предназначена, чтобы ее слушать долго. Поэтому перечислю в виде оглавления: основное эссе «Рожденная усталой» (почему русский человек рождается и умирает усталым).  «Минус понты и электрификация» (о том, почему почти вся общественная и политическая российская жизнь — хулиганство). «Гребанный гребец галеры» (о том, как одно стихотворение Киплинга может предсказать будущее Путина и России). «Не провоцируемым убит будешь» (о роли жертвы и ее проявлениях в русской и нерусской культурах). А также ряд совсем коротких текстов. Игровых фрагментов не оказалось случайно, такова компоновка книги, которую я решил не менять в угоду этому проекту. Еще одна проблема — чисто технического свойства: при монтаже выяснилось, что примерно с середины одна из камер потеряла автофокус (до сих пор не понимаю, почему), когда автор зачем-то глубже откинулся в кресле (а ты не откидывайся, здоровей будешь), и остальное пришлось вытягивать за счет оставшейся камеры. Но тут факультативной проблемой стало то, что автор писал все время, как выяснилось, в шортах, а не в смокинге, иногда сверкая незагорелой коленкой, и, чтобы скрыть это сверкание, пришлось повозиться, укрупняя планы. Следующий выпуск обойдется, возможно, без подобных сложностей и окажется повеселее. Блажен, кто верует.

Еще не проехали половину пути, а поезд наполовину пустой. Так бывало, когда 7-й скорый, едущий до Севастополя и набитый битком от самого Ленинграда, потому что билетов днем со огнем (на часах, скажем, 74 или 75), вдруг начинал на глазах пустеть скоропостижно при подъезде к Симферополю, а после – так шаром покати. Никого, дверь в туалет, где толстая лужа от края до края, не закрывается, очереди в туалет нет, все давно переоделись и сидят на иголках: когда же море?

Я это о том, что записал в лучшем случае четверть своих Заветных сказок, а доберется ли кто до города-героя Севастополя, или мне одному выгуливать девушку по бульварам? Не знаю, что еще добавить, решил даже в конце аппендиксом прицепить к четвертому эпизоду короткий ролик о том театральном зале, в котором я читаю свои сказки. Типа: вот в какой обстановке приходится писать свои дурацкие тексты. То есть о нашей гостиной, куда меня опять пустили, так как там света больше, тем более, что нам помыли окна почти что альпинисты на пожарной лестнице, а кто еще на таком хлипком сооружении на десятиметровую высоту полезет. Но жена сразу раскусила мой замысел и отвергла с порога: выклянчивать внимание дополнительным номером на бис некрасиво, да и кто тебе сказал, что открывать дверь в чужую приватность — интересно другим, да и пристойно ли? А я как раз стедикам решил попробовать, всего-то секунд 15-20, но жена говорит нельзя и стыдно, значит, нельзя.

Ты думаешь, есть хоть один человек, который поверит, что ты такая лапочка и жену боишься пуще советской власти, а не изображаешь опять невесть что, говорит мне в таких случаях жена, а права ли она, я не знаю. То есть я-то считаю, что вообще никогда ничего не изображаю, разве что когда пишу в жанре сказа, типа: от второго лица, но ведь я почти всегда пишу так, даже когда пишу якобы исповедальную прозу, но и ее разыгрываю по ролям и дискредитирую как жанр, потому что пафоса и канона боюсь, как запаха, а к запаху я чувствителен до болезненности.

Но с другой стороны я страх как люблю повалять дурака, когда я это всерьез или придуриваюсь, чужой и незнакомый не сразу и сообразит, но где вы здесь чужих видели, если и своих днем со огнем не найдешь?

Если вы думаете, это к тому, что я за советом, записывать ли мне дальше Заветные сказки или моего дуракаваляния и так с горкой, то – нет, если я чего решил, то доделаю со всем  возможным тщанием. Тем более, чем дальше в лес, тем всегда таинственней и непонятней, а если не ходить, туда, где не бывал, зачем ноги?

Помните, как Ван Вин на слова Ады Вин после долгой разлуки: «Ты совсем не изменился», с грустью отвечает: «Я, видишь ли, потолстел». – «Вана стало больше», быстро ответила она.

https://youtu.be/o_xscxOGi6I               

Третья часть далась мне трудно. Меня выселили из более светлой гостиной, потому что запись вместе с подготовкой занимает время, сковывая остальную жизнь, как лед лоно вод у Пушкина. Задник не подбирал, получился, возможно, неправильным, где приземлился, там и пригодился, слишком многое надо держать в уме, но труднее всего дался монтаж. Я все жду, когда велосипед поедет сам, без моих усилий, чтобы только крутить педали, но пока ездить еще не научился, все начинаю от печки, как от КПСС. Жена уже взвыла: на один ролик уходит минимум три дня работы, что затратно, но все кажется: разберусь, включу конвейер, и буду клепать свои разноцветные детали от господина Форда, который, как известно, довел до цугундера академика Лихачева в юности, соблазнив его своей антисемитской мистикой, хотя сам Д.С. уверял, что говорил на докладе 28 года только о старой орфографии.

Как с этим связаны мои «Заветные сказки»? Да хотя бы эпизодом про двоюродного брата писателя Юрия Трифонова, бывшего, как известно, вором, я по крайней мере, вспоминал о том, что Лихачев, как и Синявский, полагал время в тюрьме самым лучшим: где бы я, сказал он мне во время последнего разговора, мог встретить таких блестящих собеседников, которых нашел уже в первой своей камере, а их было немало. У всего есть оборотная сторона: вот только не всегда она противостоит лицевой, порой лицевой она и является.

Есть особенный кайф делать то, чего не умеешь. Делать то, что умеешь — тоже кайф, но здесь приходится соревноваться со своими амбициями и предыдущими достижениями (если они есть). А в том, что не умеешь, присутствует почти детский восторг от постижения того, что не знал ещё пять минут назад (хотя все или многие знают это или что-то похожее всю взрослую жизнь), и твои успехи не обнуляются как срок у Путина, потому что тебе не с чем сравнивать.

Почти двадцать лет назад я начал фотографировать, но все равно полагаю себя начинающим фотографом; по сравнению с тем, что умел Алик Сидоров, относившийся ко мне слишком снисходительно, я не умею почти ничего. Но и не слишком пытаюсь уметь: я фотографирую не столько натуру, сколько свои идеи, иногда проступающие или нет на снимке.

Но вот видео и видеомонтаж — это просто целина, как снег где-нибудь вокруг далекого дома на Карельском перешейке, если снег шёл всю ночь, а дверь открывается утром и с трудом. Ещё две недели назад я не знал почти ничего, а теперь я, как мерзкий Сурков, около нуля.

Но насколько удивительны эти флюктуации вокруг ничего: я совершенно не знаю, чего я хочу добиться. Решил записать свои дурацкие «Заветные сказки» с двух камер, а затем сделать так, чтобы это можно было смотреть. Что значит «можно»? Я не знаю. Я не знаю, нужен ли сопровождающий текст бегущей строкой, нужны ли картинки в углах экрана, которые — по замыслу — должны были быть кавычками, сопровождающими цитаты в тексте. То есть картинка, как мерцающий свет маяка оригинала. Но поневоле ставлю зачем-то и информационные картинки, будто я какой-то Парфёнов, но я не Парфёнов, мы из разных областей знаний, слоев общества и амбиций, и мои повторы от неумения взглянуть со стороны.

Я даже не в состоянии понять, осмыслена ли моя новая затея, есть ли в ней приращение смысла или это очередной поиск бесконечного занятия, которого мне всегда мало: нам, невротикам, любого ремёсла не хватает, давай два, потом три, потому что это у других время — то, что утекает, у нас это то, что лезет через край, чем фаршируют ленивые голубцы, и без того ленивые и медленные.

Нет Алика, некому позвонить и посоветоваться, нет друзей, которым были бы близки и понятны мои наивные затеи, здесь больше специалистов по письму, да и то не моему. Но как же интересно открывать велосипед, учить язык чужого мастерства по слогам, ощущая себя первоклассником с ручкой-уточкой, чернильницей и тетрадкой в косую линейку: делаешь ошибку и перечеркиваешь ее от огорчения. И начинаешь с красной строки. Вся недолга.

Книгу под этим заглавием, частично опубликованную на фейсбуке, отказались печатать несколько российских издательств, на самом деле все, кому я ее предлагал, и, если вам будет не лень, вы быстро поймёте, почему. Ситуация для меня не новая, но и не сказать, что частая, хотя подчас знаковая.

В 75-76 году, прежде, чем закрыть за собой дверь и спустится к свету, я, по рекомендации одного ленинградского редактора и эссеиста, ко мне благоволившего (возможно, напрасно, я его потом вывел в “Момемурах”), отправил несколько своих рассказов в московские толстые журналы. Я, будучи моложе моего нового литературного знакомца, не сомневался, однако, что шансов у меня нет. Хотя бы потому, что советскую власть ненавидел, а все советское презирал. Но прежде, чем у поставить точку, надо было открыть красную строку.

Прошло всего какие-то 20 лет спустя, началась путинская эпоха, а у меня — “Письмо президенту”. Советских издателей заменили российские, марксизм-ленинизм идеология рынка, который все исправит. Но вы, друзья, как ни садитесь, — лыко да мочало, начинай сначала.

Но вот ещё 15 лет, как день и ночь, у Путина уже подгорело тефлоновое покрытие,  короновариус, как мать мальчика, грозит нам, шалунам, пальчиком в окно, а у меня “Заветные сказки”, в полный рост. На этот раз  в роли Сани Лурье выступили  несколько известных писателей, которые ближе к печке, но не будем нарушать традицию. Тем более, что техника в России всегда впереди паровоза.

И я решил книгу прочесть, кто нам помешает, ну, то есть натурально, как будто до перестройки ещё лет 5, Клуб-81, музей Достоевского. Короче, погнали, как говаривал Валерка Филатов, мой однокашник по тридцатке.