Статьи 2021

Серый, дорогой мой человек, как ты хорошо о господе нашем Христе сегодня написал, нет, просто слеза прошибает? Слышишь меня, что-то щёлкает, пиндосы, наверное, слушают?

Я подумал о вчерашнем посте и комментариях к нему, о странном, на первый взгляд, противоречии: доминирующем ощущении, что государство русское, которому доверия во внутренней жизни ни на грош, предстает таким выразителем самого важного, трепетного и беззащитного в нашей душе, которое право всегда и во всем и ошибаться не может в принципе.

Амбивалентность русского сознания выражается в двух, казалось бы, противоречивых проявлениях – государствоцентричности и анархизме. И первое, и второе более чем понятны, даже банальны, исторически обусловлены, но вместе образуют взрывную смесь.

В минувшую субботу ездил на концерт своей кузины в соседний штат Род Айленд, где на бэкярде ее дома концерт и состоялся. Концерт, как я понимаю, дань уходящей эпохе коронавируса, типа, на свежем воздухе. Называется это все «Gained in Translation», что в какой-то степени дань филологическому образованию моей кузины и преподавательской карьере в местном университете.

Отношение к вакцинации в России похоже на отношение к демократии. И то и другое отвратительно, и по схожим причинам. Вообще в рамках русской культуры явление не так страшно, как его последствия. Не так страшен черт, как его малютки.

Для рассуждающего о политике быть наивным и неосведомленным подчас куда выгоднее, чем быть в курсе. Точнее выгода появляется от сопряжения иллюзии осведомленности с щепоткой наивности, помогающей избегать острых углов.

Благодарю за поздравления, а ещё больше за поддержку моей позиции постороннего, чужого среди своих. Эта позиция, неудобная для окружающих и затратная для ее обладателя, не является априорно синонимом смысла. Он добывается отдельно. И поэтому я признателен тем, кто соглашается на расшифровку сложного, доверяя его осмысленности.

На этот раз в мое собрание попало несколько безбилетников; их, наверное, можно вычислить, хотя я давно убедился, что ни iPhone, ни приличная одежда или велосипед не являются противоядием против статуса бездомного. Даже если он не просит денег за фотку или отказывается их брать, это все равно может быть проявлением натуры, пока еще не истрепавшейся в тяготах как книга из районной юношеской библиотеки.

О чем бы мы ни спорили, мы защищаем не только конкретную сторону в споре, но, прежде всего, собственную жизненную позицию, которая прошла кристаллизацию в течение предшествующего социального цикла и символически присутствует в нашем споре, как облачко души над телом или как Полоний за ковром.

Усиление репрессий путинского режима и в соседней Беларуси провоцирует обсуждение вариантов близкого или возможного краха режима (режимов), на глазах от задорно авторитарного стиля переходящих к хрестоматийно диктаторскому (запрещающих и карающих уже без оглядки на рациональность).

Иногда может показаться, что у Путина и Луки — соревнование, кто кого переборет в абсурдности и непредставимости репрессий и обвинений. Но на самом деле есть и специфика.

В самом приеме захвата хитроумным Лукашенко заложника-оппозиционера в воздушном пространстве бога со всем богатством атрибутов, легко идентифицируемых как то, что понимается под государственным терроризмом, есть два следствия.

Хотя зрелище удручает, есть несколько (скорее всего, избыточных) соображений по поводу самой ситуации. Она, по меньшей мере, не новая, в 70-е и 80-е годы был целый ряд диссидентов и нонконформистов, которые не выдерживали давления со стороны следователей КГБ и выступали с показаниями, обличающими себя, товарищей и то, что их связывало.

Нарастающая на глазах репрессивность путинского режима побуждает к сравнениям и, прежде всего, со сталинским и вообще советским режимом, но эти сравнения не просто поверхностные. Сам размах репрессий если и указывает на сходство, то количественное. И даже если суровость репрессий от путинского режима может быть сравнима с суровостью советских репрессий,  стоит понимать, что это процессы во многом разнонаправленные.

Цветущим борщевиком еврейского национализма всего за пару дней заросла поляна русского инета. Те, от кого и не ждёшь, выпускают из себя пары национального признания, поднимая над головой зонтик еврейской солидарности. А те, кто смолчал, ощущают себя предателем и трусом.

Чувство правоты для нас часть комплекса самосохранения. Поэтому мы по преимуществу правы всегда и везде, и даже необходимость признать порой свою ошибку никак не влияет на общее ощущение правоты. Потому что общее больше частного, а тёплая ванна кусочка льда.

Когда ищутся причины того, что кажется ужасным, то в первую очередь подозрение падает на такое же ужасное, но пока скрытое.  Скажем, расстрел школьников бывшим школьником в Казани естественным образом заставляет искать причины произошедшего в чем-то похожем, но из другого ряда.

На обратном пути из Питтсбурга – города Карнеги, «Брата-2», 400 мостов и множества русских рифм, о чем собираюсь сделать ролик для ютуба, заехал в Гарлем, где поснимал homeless.

Репрессивные законы, принимаемые съехавшей, казалось бы, с катушек Россией, более всего напоминают защитные щитки, надеваемые хоккеистом перед суровой ледяной бранью. В том числе запрещающие сравнивать Сталина и Гитлера и вообще сомневаться в чистой, как слеза младенца, победе совка в войне.

Если посмотреть на реакцию российской интеллигенции на ужесточение репрессий со стороны путинского режима, а эти репрессии идут по все более проступающему плану квадратно-гнездовым методом, то бросается в глаза одна особенность, характерная как для интеллигентской среды в целом, так и для отдельных ее представителей. Речь идёт об отстаивании интеллигенцией своего права на статус жертвы.

В ситуации, которую некоторые с ужасом определяют как злые силы правят бал, и у этого не может быть хорошего конца; а другие —  как переход от авторитаризма к тоталитаризму с репрессивными рефлексами, имеет смысл попытаться найти дверь, замок и ключ.

Легче всего найти предателей. Увидеть, как, скажем, блядское «Эхо» сливало протест: хитрый лис-Венедиктов и сам по себе, и с помощью прокси-представителей, расставленных в виде ловушек на всех тропах, дабы любой раздумывающий идти или нет, натыкался на сомневающихся и ставящих коварный вопрос о моральности призывов из защищённого далека. 

Есть вещи, которые регулируются законами, но бывает, что те же вещи законами не регулируются, или иногда регулируются, а иногда нет, потому что сами законы регулируются теми, кому закон не писан. Или у законов есть обратный ход, или вместо законодательства мы видим белку в колесе, а значит, это не законодательство, а что-то другое.

Как бы ни был отвратителен Путин и его режим, с него спрашивать, что с трупа анализы. Путин не столько фигура, сколько потенциальная возможность — не останавливаться ни на мгновение перед тем, чтобы стать хуже, если так на йоту будет лучше для тех, кого охраняет.

У превращения России в репрессивное государство с ускоренной перемоткой есть, хотя это может показаться странным, одно невольное, но отчасти позитивное следствие. По принципу: не было бы счастья, да несчастье помогло. Чем разнообразней и просторней репрессивный режим (ну, типа запрещает дышать, не большевея) располагается в координатах России, тем это лучше для одного, но важного аспекта русской культуры: она становится интересней и привлекательней для внешнего наблюдателя.

Борхес утверждал, что самые простые вещи это те, что открываются в последнюю очередь. Полёт Гагарина к ним не относится. То, что это событие, по горло погруженное в пропаганду, было понятно сразу. 

Угрожающее скопление русских войск на украинской границе обострило чувства и выявило ряд неочевидных свойств. Понятно, почему угроза войной – неважно, останется ли она угрозой или обернется реальной войной, — обостряет чувства ненависти украинцев.

Вместо предуведомления к этим фотографиям, последним перед наступления тепла, которое все меняет, и моей предстоящей поездкой в Гарлем (если она состоится), я хочу сказать несколько слов о моих боданиях со знакомыми по второй культуре: эти бодания посещающие мою страницу могли заметить на прошлой неделе.

Я не знаю, Сережа, в каком году ты присоединился к Клубу-81, с кем ты там общался, от кого получал информацию, но, очевидно, неслучайно ты апеллируешь к постороннему мнению Битова, который в клубе никогда не был, а всю информацию и ее интерпретацию получал a posteriori от Бори Иванова.

Повлияло ли отсутствие важной ссылки (это скан документов КГБ) на впечатление от статьи я не знаю. Но на всякий случай отвечу подробно и строже, что ли, тем, с кем полемизировал в комментариях к предыдущему посту.

Предвестием Витиной смерти стала гибель его сына Левки в дурацком ДТП. Фатум, как Иоанн Креститель-наоборот, сначала забрал сына, дав Вите шанс приготовиться.

Та выученная беспомощность, в которую опускает социум русская, традиционно авторитарная власть, естественно заставляет думать: а не есть ли уловка — призыв к мирному протесту и ставка на так называемые законные, легитимные способы смены власти? Типа выборы (депутаты – пидоры), политическая борьба и конкуренция?

Русская история задает загадки, а ответы такие, чтобы почти любому было понятно, даёт с опозданием, иногда на век. Скажем, удивительная жестокость, проявленная в Гражданскую войну, а потом и после неё, во время коллективизации и репрессий, не вполне как бы понятна.

Азартная, непримиримая критика, которой подвергается в России движение толерантности, без сомнения, магистральное, доминирующее, никак не сводимое к партийным интересам (хотя в Америке, прежде всего, поддерживается демократами и в меньшей степени республиканцами), — это симптом ошибочного цивилизационного выбора.

При всем кажущемся разнообразии общественных позиций устойчивыми среди них являются немногие. Скажем, в совке при застое наиболее устойчивыми позициями были — советская, лоялистская, позволяющая делать карьеру в полный рост, и антисоветская, которая почти любой карьере препятствовала, конечно, но зато предоставляла много других общественных бонусов — открытое презрение к существующему строю и всем, кто его поддерживал.

На фоне выведения на чистую воду Amnesty International, которая за свою непоследовательность уже приравнена к врагам рода человеческого на русском языке, есть два сопутствующих события.  И третье, сидящее на их плечах.

Ситуация вокруг решения Amnesty International не называть больше Алексея Навального узником совести – это история о контекстах. Мы постоянно пребываем в этой разнице реакций от аудитории (или, точнее, аудиторий, в которых пребываем). 

Одна из причин смотреть с угрюмым, отдающим керосином пессимизмом на политическое будущее родины ненаглядной — отсутствие репутационной рефлексии у не самых дремучих людей.

Весна в Новой Англии наступит на следующей неделе, хотя по календарю – 20 марта, но со следующего вторника не будет сильных морозов ночью, а днем – ленинградское лето. Я не знаю, как вакцинировали бездомных вокруг Boston Common, да и вакцинировали ли вообще, должны по логике, но как это делать без документов, а их чаще всего нет.

Человека преступником объявляют, в основном, при жизни, политический режим только после смерти. Пока он жив, некому пригвоздить его к стене позора и объявить вне закона. Даже если все или многие, как я, да ты, да мы с тобой, в этом не сомневаются. Но если режим мёртв, то ему как бы уже все равно. Объявлять его преступным, вешать соответствующую табличку с чернильной надписью на шею, сколько угодно, это как мертвому припарки, ему уже по барабану.

В России надо жить долго. Чтобы убедиться, что история здесь ходит по кругу, как слепой пони, и через цикл все возвращается к тому, что было раньше; и проходит мимо меток, узелков на память, сделанных упорным стоянием на Угре раньше.

Один из принципиальных, казалось бы, критиков путинского режима (его проницательность базируется на юридической грамотности, а право, по мнению многих, — главная язва Путина), Владимир Пастухов, решил быть объективным и рассудил, что в деле Навальный — против ветерана войны, названного им холуем и предателем, не правы оба. 

Есть дурак зимний и летний. Есть хам южный, наглый и хам северный, сдержанный, как речка подо льдом. Есть конформист откровенный, простодушный, а есть тайный и скрытый, как шпион. И то, что он конформист, только иногда просвечивает, как вены под кожей рыжеволосой красотки. 

На фоне усиления репрессий, подавивших с невиданной жестокостью (и с помощью  фактической приостановки Конституции) протесты и солидарность с Навальным, продолжают энергично и упрямо звучать голоса, обвиняющие Навального и тех, кто не видит или не хочет замечать его разнообразные националистические высказывания, в том, что это явочным порядком означает оправдание русского национализма и великодержавия в настоящем и будущем.

Иногда гадать имеет смысл по поведению слабых и зависимых, с выставочной репутацией. Как уход нынешнего состава Кремля в кусты, за пределы игрового поля, мы когда-нибудь узнаём по поведению системных либералов, которые первые продадут хозяина, надеясь купить себе индульгенцию последней минуты.

Леонид Волков заявил, что доставать Навального с кичи будут внешнеполитическими приемами. Мол, теперь все руководители государств будут говорить с Путиным только об освобождении Навального. А также давить на диктаторский режим санкциями. Не будут, Волков не прав.

Наши близкие порой воспринимают нас как мифологических персонажей. Додумывая и достраивая наш образ в своем представлении. И я не о родителях, обладающих врожденным магическим кристаллом, сквозь который мы предстаем тем волшебным дополнением к жизни, которое эту жизнь счастливым образом исправляет и оправдывает.

В отличие от Навального, во всем винящего Путина Крымнашистского, у меня к нему как раз претензий меньше. Музыкант играет как умеет, кагэбэшник строит свои козни и комбинации, как его учили в школе меча и кинжала.

При всей чудовищности и уебищной бесчеловечности приговора Навальному есть здесь и позитивная сторона. Встав двумя ногами в лужу беззакония, российское государство демонстрирует свою сущность намного более отчетливо и ярко.

Избыточная, с долей самодеятельности жестокость российских силовиков, разгоняющих митинги по всей России ( как, впрочем, и в родственной Беларуси), в очередной раз ставит вопрос о причинах и истоках этого ожесточения, в котором угадывается что-то одновременно знакомое, привычное и при этом инопланетное.

Борхес, утверждавший, что простые вещи понимаются в последнюю очередь, возможно, имел в виду русскую власть. Или что-то на нее похожее.

Есть ли плюсы в той невольной распахнутости, обнаженности нутра, которую путинская складка придала блядскому и бесчеловечному русскому государству? Безусловно. Отвечая на убийственные для нее вызовы и нежелательные откровения, путинское государство вынуждено перегруппировываться, и во время этих пируэтов показывает, что, собственно говоря, и является ее сутью.

Давай, давай, Димка, креатив, вот прямо сейчас, брейнсторминг, считай, что у тебя час, вот я секундомер включаю, а если не придумаешь, все, кранты, и тебе кранты, и мне полный пиздец, понял? — А давайте Навального на Марию Колесникову поженим, я Луке уже звонил, он не против?

У протестов по поводу Навального есть два измерения. Первое касается опыта несогласованного протеста (ворованный воздух слаще), а разрушенный протест в авторитарном государстве — это вообще какого-то 1 мая, или рая крев, или что-то вроде письма по прописям.

Сама ситуация с перелетом из пространства, условно маркируемого как пространство свободы, в пространство, уверенно определяемое как несвобода, собственно, соответствует стадии зарождения яйца.

Мне не кажутся убедительными утверждения, что этот дворец в равно й степени избыточно роскошен и бессмыслен: пока Путин царствует, он ему не в коня корм, так как других официальных резиденций полно, не успеешь за год объехать морозом-воеводой.

Когда холодно, греются, когда плохо, бодрятся. Среди версий, почему путинский режим пошел на арест Навального вместо куда менее опасных и катастрофических решений, причем с экспрессивным и слишком явным нарушением даже той видимости права и ее процедур, за которые режим так или иначе держался, преобладают апокалиптические и прогнозирующие скорый обвал режима.

Ситуация с Навальным только кажется тривиальной: она такого огромного размера лакмусовая бумажка, довольно точно отделяющая слово от дела.

Происходящее с Навальным имеет ряд аспектов. Его шаг в разверстую пасть предсказуемого беззакония придаёт ему довольно уникальный статус. Не героя, хоть героический и романтический аспекты присутствуют, не политика, знающего, как подчеркнуть свою избранность, а, казалось бы, вполне унизительный статус обезличенного человека.

Каждый раз, когда преступный росрежим демонстрирует новую грань, что непросто, своей преступности, как это случилось с арестом и вообще эпопеей возвращения Навального на родину-уродину, русское общество впадает в состоянии, которое я бы назвал эйфорией обличительства.

Когда мы в узком кругу обсуждали штурм Капитолия 6 января, я поспорил со своей кузиной, похоже ли это на взятие Зимнего кронштадскими матросами? Нет, сказал я самонадеянно, все-таки не обоссали все кругом, вежливость, конечно, не более, чем ритуал, но он проникает в поры социального поведения и от многого спасает. Ты уверен, возразила скептически кузина, не поленилась, нашла опровержение и прислала мне ссылку.

Россия переживает происходящее в Америке как символическое продолжение себя. В той его части, которая отвечает за собственное будущее. То есть смотрит на Америку как ребенок смотрит на взрослого, представляя себя на его месте, не сейчас, но когда-нибудь потом.

Решение Навального ценно тем, что оно обоюдоострое, оно в равной степени опасно для него и всех остальных, от властей до общества. Это как бы проверка на вшивость, в которой проверяющий проверяет и других, и себя.

Эшелонированная защита русских интеллектуалов Трампа от цензуры Твиттера (да и не только) естественным дождем вылилась и на страницы сайта «Эха Москвы». Не говоря о таких записных трампистах, как Латынина, здесь отстаивают свободу слова для Трампа Венедиктов, Илларионов и Навальный.

Ситуация вокруг Трампа богата на параллели, которые в свою очередь помогают уточнить то, что видно только в исторический перископ. В анамнезе разных наций были периоды, когда потребность в самообмане оказывалась необычно высокой. Чаше всего, это период обостренных обид, унижений, результат военных или иных поражений.

Два дня и две ночи наблюдая за происходящим сначала на выборах в Джорджии, а потом в Вашингтоне, я ощущал рифму, перекличку с прошлым. Не точную, но какие-то осколки очень точно совпадали с новым пазлом.

В новогоднюю ночь мы не слышали (и не видели) ни одного фейерверка в округе. Раньше всегда бабахали, не как в Комарово, где мы отмечали как-то новый год в начале века, и наш ризеншнауцер Нильс чуть ли ни в шкаф лез от страха.

Трудно сказать, что именно предполагал Навальный, когда решил вернуться, но есть возможность проанализировать то, что уже получилось. Хотя пока налицо неокончательное состояние, состояние, так сказать, болезни, ее этап. И если воспользоваться терминологией окружающего нас коронавируса, то и до возвращения Навального РФ была больна, находилась, естественно, не под аппаратом вентиляции легких, переносила недуг на ногах, хотя многие полагали, что положение тяжелое и надо что-то делать.