Статьи 2021

Потому что они теперь точно знают, что уже не выйдут оттуда живыми, по меньше мере, они-то точно такого уже не простили бы. Но наш эгоизм безразмерен. Не потому, что это океан, а просто мы не знаем его объема, даже если тонем в нем, как герои «На Западном фронте без перемен» в собственной вони.

Понятно, когда путинская власть делает вид, что в кольце врагов и агрессивная американская военщина бряцает оружием на ее границах, как цыганочка своими браслетами и узорчатым монисто с ядерными зарядами. Как иначе заставить глупый цивилизованный мир забыть об агрессии против Украины, Грузии, Молдовы, если не изображать из себя жертву, которую вот-вот изнасилуют и расчленят, как историк Соколов свою студентку.

Есть смысл поразбираться в расширительном толковании некоторых всем известных строк. В 1931 поэт №1 (нумерация не предполагает иерархии, разве что индуцированную) пишет текст, в котором, наряду с жестами умиротворения, звучат важные нелицеприятные характеристики социума. В частности: есть блуд труда и он у нас в крови.

Когда родина – агрессор, откусывает у соседей все, что может откусить, грозит уничтожить весь мир из-за обиды и комплекса неполноценности, вопрос об отношении к ней приобретает особую остроту. Тем более, если родина твоя лжет как сивый мерин, и это не столько приступ временного умопомешательства, а многовековая стратегия экспансии, лукавства и жестокости, утихающая на время процесса переваривания проглоченного.

При кажущейся банальности, примитивности и очевидности отношения к вакцинации и вообще к коронавирусу в России именно поляризация в этом аспекте точнее многого позволяет разглядеть структуру российского общества и понять основу русской власти.  Так, попытка ввести обязательныеQR-коды, за что борется сейчас путинская власть и что отвергается, по последним данным 67% опрошенных Левадой-центром, предлагает нам самую правильную диспозицию российского общества, позволяющую увидеть каноническую расстановку сил.

Более сорока лет назад, в рамках разгрома ленинградским КГБ самиздатского журнала «37» за границу были выдавлен один из соредакторов Лев Александрович Рудкевич. То есть был выдавлен не только он, но я сейчас о Рудкевиче, который, имея яростный темперамент, оказавшись в Вене и совсем раскрепостившись, звонил своим друзьям по андеграунду и говорил такие вещи, от которых у них ушки вяли.

Я уже как-то рассказывал, как юная Дуня пришла устраиваться ко мне на работу в журнал «Вестник новой литературы». Ее предложение, на первый взгляд, было заманчивым: она хотела заниматься продвижением журнала, представлявшего две линии ленинградского и московского андеграунда. И уверяла, что сможет с помощью своих обширных знакомств продвинуть журнал в топ, а ее деятельность я смогу оценить по росту тиража.

В Медузе пишет достаточное число  вполне, казалось бы, вменяемых авторов разного толка, есть вроде как что читать на разный вкус, пока неминуемое раздражение не разлучит нас и не перекроет кислород.

Понятно, что никакого гена не существует. Это лишь метафора, описывающая, насколько мы априорно чужды социуму, в котором оказались при рождении. Насколько открыты, ощущаем его своим, не враждебным, комфортным, расположенным к нам.

Хотя путинский режим стал заниматься иностранными агентами с 2012, когда электоральные потенции режима пошатнулись, отправной точкой фокусировки надо считать отравление Навального новичком и уличение режима не только в ответственности, но и санкционировании этого отравления.

«Петровы в гриппе» интересны, прежде всего, неизбежными ассоциациями. Кому-то, во многом справедливо, могло показаться, что Серебренников продолжает линию позднего и сбитого с толку перестройкой Рязанова с его «Старыми клячами» и прочими экзистенциальными проявлениями утомительной русской сумятицы.

У русских частушек есть свойство бренчать как колокольчик и повторяться отражением в самых непредвиденных созвучиях. Только у частушек? Как если бы детским металлическим совком стукнуть сначала по мусорному баку со ржавой вмятиной от трактора, потом по входной двери со следами от предыдущей покраски около ручки, где более светлое зеленое лезет из-под более позднего и темного, потом по перилам и металлическому основанию лестницы.

Первоначально я хотел назвать статью «Московский романтический тоталитаризм», но боюсь, что слишком немногим была бы понятна рифма между московским концептуализмом и путинским авторитаризмом, примеряющим на себя белые тоталитарные одежды.

Переход от лета к осени в Новой Англии – поспешный, но не окончательный. Еще вчера гудел недовольно через губу кондиционер в квартире и машине, а сегодня печка, подогрев сидений, и шарф как флаг предательских перемен.

При всей симпатии ко Льву Пономареву его протест против намерения ликвидировать «Мемориал» совершенно наивный. Не говоря уже о попытке отделить бояр-опричников из силового блока от царя-батюшки, и самого царя-батюшки периода прекрасной политической юности, когда он вроде как осуждал репрессии, и сегодняшнего Путина, вроде как предающего идеалы прошлого, но невольно, так как «чекисты прижали Путина к стене скорби»: эта простота, что хуже воровства.

Возможно, многие смотрят как власть, словно пьяный слесарь, крутит подряд все гайки на своем пути, уже не обращая внимания, срывается ли резьба, укрепляет или наоборот расшатывает это конструкцию, с похожим чувством, в котором омерзение перемешано со страхом и изумлением: когда же ты наебнешься? Не может же такое безумие с нарушением всех и всяческих правил от элементарных приличий до условий общественной безопасности длится вечно?

Александр Морозов, в очередной раз демонстрируя нездешнее добродушие, призвал отказаться от максимализма, категоричности и ненужной враждебности в своём кругу. Вот, мол, у беларусов такого нет, чтобы упрекать приверженцев теории малых дел в ненадлежащем противостоянии тоталитаризму и высмеивать эмиграцию за то, что легко быть смелым, когда ты в безопасности за тридевять земель. 

Политический антураж французского фильма 1969 «Похищение в Париже» отчасти напоминает возвращение Навального в Москву. А также операцию по заманиванию в большевистскую Россию Савинкова в 1924. В той степени, конечно, в какой Франция после неудавшейся революции в мае 1968 похожа на путинскую Россию 2020 или сталинскую — середины 1920-х.

Возможно, правильно, если бы автор этих обличений уточнил, а чем и как, собственно говоря, он зарабатывал на жизнь в переломную эпоху, на какие компромиссы шел сам, потому что трудно поверить в этакую кристальную неподкупность и бескомпромиссность. И я решил рассказать здесь о тех компромиссах, на которые шел и почему.

Ненавидеть Путина и его режим легко. Ведь он огонь, беспощадно уничтожающий все на своем пути. А так как Путин (и режим его имени) движется в сторону традиционного русского самодержавия, то и уничтожает то, что ему мешает.

Это фильм не столько о Демидовой, сколько о шестидесятничестве, которое она в фильме воплощает и персонифицирует. О роли шестидесятников, не вполне пОнятых и оцененных, о том, что для автора фильма – главное: айсберг, отчасти ушедший под воду, но остающийся тайной болью и надеждой.

Сексуальный скандал в петербургской 610-й классической гимназии вызвал у меня реакцию, попадающую в окрестность личного интереса. Не потому что в этой гимназии учился мой сын, кстати, у того самого учителя математики, который десятилетиями имел интимные отношения со школьницами.

Муратов – символ плодотворного сотрудничества либерального проекта с авторитарной властью. Сотрудничества, устраивающего в общем и целом обе стороны. В той степени, в какой власть недовольна тем или иным аспектом этого сотрудничества, она попросту удаляет этот аспект вместе с его носителем. Типа, откусывает садовым секатором неудобно выпирающие из куста ветви.

.

Вступив в должность, в 2009 Дмитрий Медведев свое первое интервью в ранге президента дал именно главному редактору «Новой газеты» по принципу: вы никому ничего не лижете. И это был сильный ход, на фоне убийства Политковской три года назад, это стало жестом дистанцирования от Путина и его реальной и символической клиентелы.

.

Если размышлять о том, что помогает конформистам (обозначение приблизительное, уточним дефиницию позднее) удерживаться на плаву в России и никогда не нести за содеянное наказание, то это — постепенность. И вообще – степенность.

.

Мир русских цитат представляет собой мультфильм – проворачиваются суставы, одна лапка поднимается, потом вторая, левая передняя, правая передняя, задние пока тормозят. Но ног не четыре, их больше, это такая гусеница, сороконожка, все члены вроде как в движении, но все равно получается бег на месте. 

.

Видеоролик по мотивам текста «Русский Холокост».

Американское лето календарно начинается позже и соответственно заканчивается. Последняя неделя сентября – по петербургским меркам жара, да и без сравнений, ночью при высокой влажности главная забота не укрыться, а напротив.

Происходящее в русском обществе действительно напоминает катастрофу: за век русская культура описала неполный круг и второй раз уверенно, как домой, заходит в тоталитарную конюшню, где все уже готово и на своих местах.

Причина безнадёжно грустного, удручающе печального впечатления от российских выборов не в том, что власть их фальсифицировала бесстыдно и беспробудно, счет потеряв ночам и дням (или используя все, какие известны, способы подтасовки). 

Наиболее точно описал поведение Apple и Google, забанивших сайт Навального, автор «Ады», говоря о рекламе: самое мерзкое в ней не то, что она выдает одно за другое, а пытается продать счастье.

Россия, безусловно, Нигерия в снегах, но она в снегах, да еще каких, и она Нигерия до морозных узоров на стеклах, потому что тот же Гугл, как, впрочем, и многие другие на вопрос: мне ли чай пить или Нигерии завалиться снегом по самую макушку, отвечают: мы не можем нарушать законы Нигерии в снегах и будем спасать свои прибыли до самой последней снежинки.

Я снимал бездомных Гарлема в этот Хэллоуин, но для них это без разницы: праздники – забава богатых и успешных, а для социального дна любой праздник доходит, как свет витрин до фигуры, лежащей у порога. Хотя с другой стороны для них любой день праздник, лишь день простоять и ночь продержаться.

У противостояния либерального сегмента общества и путинской власти, у которой, не смотря на все подтасовки и преувеличения, поддержка другой и несравнимо бОльшей части общества, множество интерпретаций и отчетливая двоичная система.

Есть достаточно противные (почему противные, ещё скажем) и кажущиеся правильными слова о том, что мы ответственны за тех, кого приручили. Они вроде бы имеют определенное отношение к тому, что получилось у американцев в Афганистане, а слова противные, так как под благородным макияжем заботы у них комплекс превосходства, предполагающий, что есть возможность относиться к другому или другим, как к животным.

Любому, пытающемуся размышлять сегодня о политическом в России, приходится сталкиваться с бурным потоком ощущения, что политическое стремится к полному исчезновению, если вообще осталось.

В тоталитарном или авторитарном государстве (но как бы мечтающем о тоталитарном come back) ценность многого, претендующего на независимость, в том числе оппозиционной деятельности, определяется уровнем репрессий. Силой и очередностью, тем что именно и как обрушивается на голову непокорных. И в какой последовательности.

Больше двух раз в месяц у меня не получается выбираться в Downtown Boston собирать дань (даун-таун, передразнивала кого-то одна моя знакомая девушка: город-идиот).

Внесение Дождя и Важных историй в список иноагентов обозначило не только новый этап путинской реакции, но и очередной этап потери того, что можно обозначить в первом приближении как потерю различения нюансов (имея в виду пояснить в дальнейшем).

Знаковый спор между Венедиктовым и Илларионовым, после которого Илларионов отказался продолжать передачу, позволяет иначе взглянуть не только на главу «Эха Москвы», как персонажа (его хамство не является новостью), но и на политику радиостанции, им продвигаемую.

Самый захудалый крестьянин имеет равные права с университетским профессором кислых щей, но та консервативная контрреволюция, что катит на всех парах на нас с голубого экрана, в том числе в небесном Афгане, — крестьянская, сельская, даже сельсоветовская по-преимуществу.

Обрушение светской культуры в Афганистане производит такое гнетущее впечатление, что это и про нас тоже. Это как бы краткий курс русской истории и короткий прогноз погоды на завтра.

Крах светского государства в Афганистане, оказавшегося непрочным, как тлен, легко порождает рифмы. 

Происходящее в России, помимо прочего, подтверждает, что в России всегда (и этот тренд не изменился, а только стал более отчетливым за последние полгода нарастающей волны репрессий со стороны государства) побеждают конформисты. И поражение Навального и его сторонников, выделявшихся именно непреклонностью и радикальностью, по сравнению с преобладающей частью общества, именуемого активным, лишь частный случай.

Конечно, Талибан и режим Путина или Орбана (отчасти Лукашенко) – явления, казалось бы, разного порядка, в них разная, так сказать, температура, они находятся на разной широте, но при этом во многом схожие и родственные.

Критики, обрушившиеся на Пастухова за его статью «Спойлер России будущего», делают акцент на фразеологии: «культурный субстрат», «имперская экспансия», «идентификационный код народа».

То, что происходит с Россией на этих японских олимпийских играх – очень русская история. Россия, завравшаяся до уровня долгоиграющего национального позора, вполне комфортно чувствует себя в положении недопуска до Олимпиады.

В определённом смысле всегда находится теория, которая ждёт проверки практикой. Но среди званных и избранных, что ждут своего оправдания или опровержения, есть одна, имеющая непосредственное касательство не ко всем, но многим. Речь идёт об одном важном историософском и социокультурном соображении, которое наполняет слой, условно говоря, путинской корпорации уверенностью

Бездомные Бостона, середина лета 2021.

Серый, дорогой мой человек, как ты хорошо о господе нашем Христе сегодня написал, нет, просто слеза прошибает? Слышишь меня, что-то щёлкает, пиндосы, наверное, слушают?

Я подумал о вчерашнем посте и комментариях к нему, о странном, на первый взгляд, противоречии: доминирующем ощущении, что государство русское, которому доверия во внутренней жизни ни на грош, предстает таким выразителем самого важного, трепетного и беззащитного в нашей душе, которое право всегда и во всем и ошибаться не может в принципе.

Амбивалентность русского сознания выражается в двух, казалось бы, противоречивых проявлениях – государствоцентричности и анархизме. И первое, и второе более чем понятны, даже банальны, исторически обусловлены, но вместе образуют взрывную смесь.

В минувшую субботу ездил на концерт своей кузины в соседний штат Род Айленд, где на бэкярде ее дома концерт и состоялся. Концерт, как я понимаю, дань уходящей эпохе коронавируса, типа, на свежем воздухе. Называется это все «Gained in Translation», что в какой-то степени дань филологическому образованию моей кузины и преподавательской карьере в местном университете.

Отношение к вакцинации в России похоже на отношение к демократии. И то и другое отвратительно, и по схожим причинам. Вообще в рамках русской культуры явление не так страшно, как его последствия. Не так страшен черт, как его малютки.

Для рассуждающего о политике быть наивным и неосведомленным подчас куда выгоднее, чем быть в курсе. Точнее выгода появляется от сопряжения иллюзии осведомленности с щепоткой наивности, помогающей избегать острых углов.

Благодарю за поздравления, а ещё больше за поддержку моей позиции постороннего, чужого среди своих. Эта позиция, неудобная для окружающих и затратная для ее обладателя, не является априорно синонимом смысла. Он добывается отдельно. И поэтому я признателен тем, кто соглашается на расшифровку сложного, доверяя его осмысленности.

На этот раз в мое собрание попало несколько безбилетников; их, наверное, можно вычислить, хотя я давно убедился, что ни iPhone, ни приличная одежда или велосипед не являются противоядием против статуса бездомного. Даже если он не просит денег за фотку или отказывается их брать, это все равно может быть проявлением натуры, пока еще не истрепавшейся в тяготах как книга из районной юношеской библиотеки.

О чем бы мы ни спорили, мы защищаем не только конкретную сторону в споре, но, прежде всего, собственную жизненную позицию, которая прошла кристаллизацию в течение предшествующего социального цикла и символически присутствует в нашем споре, как облачко души над телом или как Полоний за ковром.

Усиление репрессий путинского режима и в соседней Беларуси провоцирует обсуждение вариантов близкого или возможного краха режима (режимов), на глазах от задорно авторитарного стиля переходящих к хрестоматийно диктаторскому (запрещающих и карающих уже без оглядки на рациональность).

Иногда может показаться, что у Путина и Луки — соревнование, кто кого переборет в абсурдности и непредставимости репрессий и обвинений. Но на самом деле есть и специфика.

В самом приеме захвата хитроумным Лукашенко заложника-оппозиционера в воздушном пространстве бога со всем богатством атрибутов, легко идентифицируемых как то, что понимается под государственным терроризмом, есть два следствия.

Хотя зрелище удручает, есть несколько (скорее всего, избыточных) соображений по поводу самой ситуации. Она, по меньшей мере, не новая, в 70-е и 80-е годы был целый ряд диссидентов и нонконформистов, которые не выдерживали давления со стороны следователей КГБ и выступали с показаниями, обличающими себя, товарищей и то, что их связывало.

Нарастающая на глазах репрессивность путинского режима побуждает к сравнениям и, прежде всего, со сталинским и вообще советским режимом, но эти сравнения не просто поверхностные. Сам размах репрессий если и указывает на сходство, то количественное. И даже если суровость репрессий от путинского режима может быть сравнима с суровостью советских репрессий,  стоит понимать, что это процессы во многом разнонаправленные.

Цветущим борщевиком еврейского национализма всего за пару дней заросла поляна русского инета. Те, от кого и не ждёшь, выпускают из себя пары национального признания, поднимая над головой зонтик еврейской солидарности. А те, кто смолчал, ощущают себя предателем и трусом.

Чувство правоты для нас часть комплекса самосохранения. Поэтому мы по преимуществу правы всегда и везде, и даже необходимость признать порой свою ошибку никак не влияет на общее ощущение правоты. Потому что общее больше частного, а тёплая ванна кусочка льда.

Когда ищутся причины того, что кажется ужасным, то в первую очередь подозрение падает на такое же ужасное, но пока скрытое.  Скажем, расстрел школьников бывшим школьником в Казани естественным образом заставляет искать причины произошедшего в чем-то похожем, но из другого ряда.

На обратном пути из Питтсбурга – города Карнеги, «Брата-2», 400 мостов и множества русских рифм, о чем собираюсь сделать ролик для ютуба, заехал в Гарлем, где поснимал homeless.

Репрессивные законы, принимаемые съехавшей, казалось бы, с катушек Россией, более всего напоминают защитные щитки, надеваемые хоккеистом перед суровой ледяной бранью. В том числе запрещающие сравнивать Сталина и Гитлера и вообще сомневаться в чистой, как слеза младенца, победе совка в войне.

Если посмотреть на реакцию российской интеллигенции на ужесточение репрессий со стороны путинского режима, а эти репрессии идут по все более проступающему плану квадратно-гнездовым методом, то бросается в глаза одна особенность, характерная как для интеллигентской среды в целом, так и для отдельных ее представителей. Речь идёт об отстаивании интеллигенцией своего права на статус жертвы.

В ситуации, которую некоторые с ужасом определяют как злые силы правят бал, и у этого не может быть хорошего конца; а другие —  как переход от авторитаризма к тоталитаризму с репрессивными рефлексами, имеет смысл попытаться найти дверь, замок и ключ.

Легче всего найти предателей. Увидеть, как, скажем, блядское «Эхо» сливало протест: хитрый лис-Венедиктов и сам по себе, и с помощью прокси-представителей, расставленных в виде ловушек на всех тропах, дабы любой раздумывающий идти или нет, натыкался на сомневающихся и ставящих коварный вопрос о моральности призывов из защищённого далека. 

Есть вещи, которые регулируются законами, но бывает, что те же вещи законами не регулируются, или иногда регулируются, а иногда нет, потому что сами законы регулируются теми, кому закон не писан. Или у законов есть обратный ход, или вместо законодательства мы видим белку в колесе, а значит, это не законодательство, а что-то другое.

Как бы ни был отвратителен Путин и его режим, с него спрашивать, что с трупа анализы. Путин не столько фигура, сколько потенциальная возможность — не останавливаться ни на мгновение перед тем, чтобы стать хуже, если так на йоту будет лучше для тех, кого охраняет.

У превращения России в репрессивное государство с ускоренной перемоткой есть, хотя это может показаться странным, одно невольное, но отчасти позитивное следствие. По принципу: не было бы счастья, да несчастье помогло. Чем разнообразней и просторней репрессивный режим (ну, типа запрещает дышать, не большевея) располагается в координатах России, тем это лучше для одного, но важного аспекта русской культуры: она становится интересней и привлекательней для внешнего наблюдателя.

Борхес утверждал, что самые простые вещи это те, что открываются в последнюю очередь. Полёт Гагарина к ним не относится. То, что это событие, по горло погруженное в пропаганду, было понятно сразу. 

Угрожающее скопление русских войск на украинской границе обострило чувства и выявило ряд неочевидных свойств. Понятно, почему угроза войной – неважно, останется ли она угрозой или обернется реальной войной, — обостряет чувства ненависти украинцев.